«ЕДИН ОТ ДРЕВНИХ»
АФОНСКИЙ СТАРЕЦ МОНАХ ИННОКЕНТИЙ
(Иван Матвеевич Дудченко; 1918–2006)
«В Афонской бо Горе совершенное есть монашество…
тамо есть совершенное предание и старчество…
Афонская бо Гора столица есть иноческая,
начало и основание, и корень и источник монашества
и по внешнему и по внутреннему»
(Иеродиакон Дамаскин, XVII в.)
Иван Матвеевич Дудченко родился в деревне Зубаревка Курской области в крестьянской семье 6 сентября 1918 года – это по паспортным данным. Документы тогда выдавались со слов, и старец говорил, что изменил год рождения на два года, а вперед или назад этого уже не помнил. Не помнил он и точной даты своего рождения, с благословения псково-печерских старцев, празднуя именины в день памяти прп. Иоанна Лествичника.
О детстве своем старец вспоминал редко. Помнится, говорил, что совхоз, в котором трудились родители, был богатым. Вспоминал, что в доме родительском был глиняный пол. Отец Иннокентий часто рассказывал о своей жизни, о пережитом, но, к сожалению, из этих рассказов сохранилось немногое. И все же мы можем узнать основные вехи его жизни из собственных воспоминаний старца. Приведем отрывки из его воспоминаний, записанных в разные годы братией и паломниками монастыря.
«Была у меня сестра – от первого мужа мамы, он на германской войне погиб. Мой будущий отец пришел с фронта, и мама приняла его, тогда и я родился. А отец мой тоже вскоре умер. Перед смертью попросил жену позвать меня, маленького, обнял и так со мной на руках и скончался. Мама больше не выходила замуж, она была очень красивой женщиной.
Рос-то я без отца, но с детских лет любил правду, и она привела меня к вере. В детстве не было возможности ходить в церковь. Города далеко, а в деревнях и селах храмов почти не осталось. Утром помолимся дома, свечку на праздник поставим. Но когда я подрос, то сам стал ходить в церковь.
Лет пятнадцать мне было, когда я ушел из дома в Харьков на заработки. Там устроился в гараже подмастерьем, научился слесарному делу, ремонту автомашин и сдал экзамены на шоферские права. До войны была у меня девушка. Когда меня взяли в армию, началась война, она эвакуировалась, попала под бомбежку в поезде и погибла».
Отец Иннокентий много рассказывал о войне. Вообще взгляд его на войну сильно отличался от того, что говорится о ней в учебниках. У него было очень христианское отношение к войне. Вот его слова: «Немцы – ведь многих из них послали на войну не по желанию. Он человек и я человек, за что мне их ненавидеть? Я встречал после войны немцев, которые воевали против нас. Он под приказом и я под приказом – так и отца родного можешь убить…
Я ни одного немца не убил, но я честно воевал, всю войну был шофером, имею ордена Красной звезды, Отечественной войны, много медалей. Возил на машине солдат к линии фронта и раненых в тыл, возил колючую проволоку и боеприпасы, к самой передовой подвозил мины. А закончил войну в Кёнигсберге, знаю его как свою деревню, участвовал в штурме крепости, медаль дали за взятие города. Я служил хорошо…»
Службу в армии я начал в 1938 году на Дальнем Востоке, в Приморье, на самой границе. Первым местом службы стала была граница с Маньчжурией, Видел, как монголы отвозят дряхлых стариков в долину и там оставляют умирать. До сих пор помню названия местечек: Барабаш, Краскино, Заисановка, Маньчжоу-го называлось. Был старшиной, изъездил на машине все Приморье и на Камчатке был… Чукотка, Камчатка, Норильск, везде, где я бывал, сколько там погибло людей! А сколько народа осталось на Беломорканале, Волгодоне!..
На Хасане был и при Халхин-голе, но сам в военных действиях не участвовал. Там японцы за горой, петухи поют, проволока натянута и пограничники ходят. До сих пор поминаю всех, кто погиб там, помню имена многих солдат. А кто погиб из боевых друзей – не пересчитать! Как начнешь поминать при чтении Псалтири, никак не остановишься.
С Дальнего Востока перед самым началом войны перевели меня на немецко-литовскую границу, станция Шиштакай, где и встретил я Великую Отечественную войну. 22 июня 1941 года меня послали на машине забирать камнедробилку. Но в 4 часа ночи начался налет немецкой авиации, ребята в ночном белье выскакивали из казармы. Никогда ни до, ни после войны я не ехал так быстро, как в тот день. В 9 часов утра мы были в Каунасе. Наш ротный командир Горелик велел по бочке бензина взять в машины и это нас спасло. До Великих Лук я вел машину на своем бензине. А сколько машин пришлось бросить из-за отсутствия горючего! Бежали мы быстро, почти до самой Москвы.
Затем прошел по полям сражений Великой Отечественной войны с первого до последнего дня. Служил водителем на «полуторке», и за все военные годы не был ни разу ранен. Возил разные грузы, был период, что возил и армейских командиров…
Под Кёнигсбергом, после того, как заняли позиции, вдруг приказали перейти вместе с машиной на другое место, а ночью старую позицию немцы накрыли огнем, все сравняли с землей, снова Господь спас меня от гибели.
Постоянно начал поминать по именам всех своих однополчан после одного случая. Вижу я сон: кушетки стоят и на них лежат солдаты. Я подошел к одному из них и узнал погибшего на фронте Мешкова Николая Митрофановича из Харькова, очень удивился, что он живой. А он говорит мне с печалью:
– Вот, сколько лежу – и никто не помянул!
С тех пор всех поминаю, кого помню, и особенно медицинских сестричек Машу, Ларису, Леночку, которых замучили немцы.
Я всю Пруссию изъездил на машине. Ребятишки местные ко мне тянулись, я никого не обижал. Здесь уже мы наступали, а немцы бежали. Обед сварят кашевары, а тут приказ наступать,– котлы вылили и вперед! Я-то на машине все время, наберу чего-нибудь в котелок. Мышка у меня жила под сиденьем, я ее кормил постоянно. А ведь машина стучала, ключи и другие инструменты гремят, да и в обстрелы попадали не раз, а она не боялась и никуда не сбежала.
На фронте я сделал себе медный крестик и носил его постоянно. На войне я постоянно молился, убить могли каждую минуту. В армии много верующих было, но открыто нельзя было исповедовать, поэтому иконки прятали. Помню, убитого полковника вытащили из машины, и в кармане у него иконку нашли. В армии я уже молился, а самогонки и грамма не пил и не пью ничего до сих пор. В армии меня этим замучили…
После окончания войны, возвращаясь из армии, в поезде разговорился с соседями и мне посоветовали поехать в Норильск, поскольку там можно было легко устроиться. Там работало много заключенных. Я устроился почти сразу шофером на завод. Потом переманили меня в автобусный парк, водил автобус по маршруту с кондуктором. Но там платили мало, и ушел я работать в пекарню, где почувствовал себя как дома. Там работал слесарем по ремонту машин и шофером. Мог отремонтировать любой механизм или автомашину и меня там ценили. Затем жил и работал на закрытых объектах: Свердловск-45, (на атомном заводе), Свердловск-51. Деньги платили хорошие на заводе, и кормили отменно. Я вышел на пенсию рано – по выслуге лет, у меня фронтовых было 15 лет – с 1939 по 1946 год находился в действующей армии.
Меня хорошо знали в Москве, в министерстве, так как я был хорошим специалистом по технике. Приехал в столицу, позвонил, мне выписали пропуск на второй этаж в Министерстве среднего машиностроения. Говорили со мной в Управлении кадров очень доброжелательно. Поскольку я долгое время работал на объекте с повышенной радиацией, мне предложили на выбор квартиры в разных городах, где министерство участвовало в строительстве жилья…
Вызывают меня и спрашивают: «Во Владимир поедете?». Я спросил, что за город, мне ответили, что красивый, старинный город, природа и климат хорошие. Тогда я и согласился… Вошел, наконец, в свою квартиру: пять храмов видно из окон, а одно окно во всю стену, дом современный, все удобства. И тогда вспомнился мне давний сон: какой-то вокзал или базар, потом иду к незнакомому дому, вхожу во второй подъезд, поднимаюсь на второй этаж, незнакомая Жена (потом я понял, что это была Сама Божия Матерь), открывает дверь и впускает меня в квартиру со словами: «Здесь ты будешь жить». И такая радость загорелась во мне, что вот такая чудесная квартира мне досталась. Это была та самая квартира, которая мне приснилась,– все в точности исполнилось.
Стал постоянно ходить на службы в церковь, а потом перешел и на работу в кафедральный Успенский собор, один из древнейших и самых знаменитых на Руси. Там занимался строительными работами: проводил в храм газ и воду, крестилку строил, сделал помещение для детей, туалеты. Все это было очень непросто. Купить ничего было нельзя для храма. Я выписывал материалы и оборудование для другой организации, а использовал в соборе.
Оттуда с верующими стал постоянно в Загорск ездить, в Троице-Сергиеву Лавру. Во Владимире был уполномоченный по делам религии, он был истинно верующим, но держал в тайне от всех. Он приходил к нам ночью и предупреждал о предстоящих комиссиях или о том, какие указания получены сверху по поводу церкви. А был членом партии. Но бывало совсем обратное, ярый коммунист и богоборец, а закончил духовную семинарию.
По-настоящему с духовным миром познакомился во Владимире, просто молился в храме. В 1965 году впервые приехал помолиться в Псково-Печерский монастырь. Я был свободен и решил остаться поработать и пожить в обители,– там и задержался. Чего только не приходилось делать в монастыре! Мне это нравилось, что не было свободной минуты, я любил работать и даже когда заболевал, просил, чтобы мне приносили сделать какую-либо работу прямо в келию. Стал я ездить в Печоры: заплачу за квартиру во Владимире – и назад.
В Печоры я пришел одновременно с отцом Мартинианом, и были мы там с 1966 по 1982 годы. Было много печали, много встретилось и добрых и злых людей. Но никогда не воздавал враждующим против меня злом за зло, а только молился за них. Там такие старцы – Симеон, Лука,– ты к ним только идешь, а они знают, зачем идешь и что с тобою. Будущий Святейший Патриарх Пимен был в Печорах наместником, а ходил в латаном подряснике.
Меня на Афон вызвали, потому что никто не хотел взяться за наладку канализации и водопровода. Из Печор меня позвали на Афон как специалиста. Собор старцев решил, просили приехать. Я слышал, что тут с братией сложно, но побоялся отказаться. Меня предупредили, что здесь – Мать Игуменья, и я побоялся не ехать к Ней. Думал, что поеду к Ней на три года, а оказалось, что навсегда.
Я в монастыре канализацию восстановил, туалеты сделал, восстановил своими руками разбитую, проржавевшую машину и 15 лет возил на ней архиереев, священников и простых паломников. Глину, песок натаскивал, возил дрова на зиму,– всю пилораму засыпал: надо было топить архондарик, кухню, баню, пекарню. Бывало один накрывал и убирал столы в трапезной. Ночью с Евфимием пек хлеб и куличи (на Пасху).
Многие приезжали сюда, но не смогли удержаться. Здесь нужно силу и крепкую веру иметь. Молодые ребята приедут, поживут – и обратно в Россию. Наших печерских сюда приезжало человек пятнадцать, и почти никто не удержался. Афон – это как Киев для прежней Руси был. Пешком ходили, это такая благодать – пешком к святыням ходить. И поезда были, и средства были, но народ ходил пешком».
На этих словах мы заканчиваем публикацию отрывков из воспоминаний старца. Полностью они будут опубликованы в книге, посвященной Афону, в ней же читатели найдут воспоминаия о старце иноков Свято-Пантелеимонова монастыря.
ПЕРЕД АФОНОМ
В Псково-Печерском монастыре он имел послушание – стоял у мощей преподобной Вассы. Однажды, как вспоминал старец, Васса явилась ему во сне и преподнесла подушку, сказав, чтобы он клал ее под голову.
Отец Иннокентий никогда не стремился занять какое-то особое положение или чин, считая, что Богу угодна жизнь, а не титул или звание, которое носит человек. Поэтому, прожив в Печорах 16 лет, он оставался послушником, хотя ему многократно предлагали постриг. Печоры навсегда остались в его памяти как первая любовь, и когда старец хотел показать несостоятельность чего-либо или сравнить с настоящим, подлинным, то всегда говорил: «вот в Печорах…»
Старец рассказывал, что перед отъездом на Афон было ему видение: плывет он в лодке, а с разных сторон летят в него копья и стрелы. И слышит он голос Божией Матери: «Ну, посмотрим, на что ты способен». С этого момента он стал накладывать на себя все большие подвиги и труды.
МАСТЕР
Он был мастером на все руки, поистине русский мастер-самородок, какие только работы не приходилось ему исполнять! Великолепно разбирался в автомобилях, мог отремонтировать любую развалюху, хоть отечественную, хоть иностранную. Помнится, стоял на монастырском дворе проржавевший грузовик ГАЗ-51,– так батюшка его буквально воскресил, сам изготовлял и вытачивал нужные детали. Это чудо слесарного мастерства было долгое время единственным транспортным средством в обители. Однажды в зимнее время грузовик скатился с пристани в море,– так отец Иннокентий несколько раз нырял в ледяную воду, чтобы подцепить тросами, а затем поднять со дна автомашину. А ведь было ему тогда уже за 70 лет! После того, как машину вытащили, отец Иннокентий разобрал ее и снова привел в рабочее состояние. Однажды неподалеку от Афона случилась авария на греческом сухогрузе, так Ивану Матвеевичу пришлось сварочным аппаратом варить главный вал двигателя этого корабля.
ПОДВИЖНИК
Одно из любимых его выражений: «Монах в монастыре как гвоздь: куда вобьют, там и торчи.»
Отец Иннокентий был очень здоровым и физически сильным человеком. В течение многих лет он добровольно терпел такие лишения и тяготы, которые для нас, не приученных к телесным подвигам, кажутся просто невозможными. В молодости занимался борьбой. С виду не скажешь, но имел поистине богатырскую силу. Вспоминают, как 80-килограммовый груз поднимал над головой одной рукой, а ведь было ему тогда уже за 60 лет. Ноги у него болели после войны, но руки очень долго сохраняли силу.
Одежду носил ветхую, а вместо клобука – пластмассовое ведерко, обтянутое наметкой. На ногах носил неизменные знаменитые галоши – сапоги со срезанными голенищами, которые надевал на босу ногу и так ходил круглый год, в любую погоду и при любой температуре.
Зимой окно в келии было постоянно открыто. Когда кто-то хотел закрыть его, он говорил: «Не надо, а то мне жарко, это чтобы проветрить в келии». Даже зимой никогда не топил печь в своей келии. А тайные его подвиги кто знает?
Вместо кровати батюшка придумал особую лежанку, чтобы спать было как можно неудобнее. В келии стоял деревянный сундук, к которому была приставлена табуретка, чуть-чуть возвышавшаяся над сундуком. Тело на этом сундуке не помещалось, к тому же между табуреткой и сундуком было некоторое расстояние. Вместо подушки батюшка подкладывал ватные штаны или кусок поролона «по немощи». Как можно было спать на этой «лежанке» – непонятно. Келию свою старец называл «царская палата».
Печка в келии была, но никогда не топилась, даже в самое холодное и ветреное время года, хотя он каждый день топил печь в соседней келии. Старец объяснял это тем, что ему «плохо от жары». Двери келии также никогда не закрывались. Никаких матрацев или одеял не было: батюшка спал, а вернее сказать, отдыхал в ледяной келии всего лишь накрывшись подрясником. А ведь в помещении была отрицательная температура. Помнится келейник сказал, что если бы сам своими глазами не видел все это, то вряд ли поверил бы, что есть на свете люди, способные выдержать такое. Сам отец Иннокентий говорил постоянно, что любит холод и потому не хочет топить. Во время болезни ему много раз предлагали перейти в теплую келию, но батюшка тут же начинал придумывать отговорки: мол, печка дымит, а мне плохо от этого и стоял до конца в своем подвиге.
Во время сильной жары келейник включал кондиционер, который установили в новой келии, а старец тут же открывал дверь – и в келии снова становилось жарко. Даже в тяжкой болезни он не хотел делать себе никаких послаблений и держался этого принципа до конца жизни.
Когда читаешь жития святых часто встречаются привычные выражения, вроде таких: «пение же его бе всенощно, хлеба и воды вкушаше в меру, а вина никогдаже пияше». Эти слова легко пробегаются глазами и считаются само собой разумеющейся принадлежностью подвижника. Такая уж у него профессия. Но почувствовать силу этих слов можно только самому вкусив эти подвиги.
Постился старец очень строго, а в последние годы жизни вкушал только растительную пищу. Когда заболел, не хотел никого обременять и не благословлял, чтобы ему что-нибудь приносили с трапезы, сам варил в жестянке картошку с крапивой или одну картошку и говорил: «Помирать скоро, что я еще жрать буду, надо воздерживаться». И в пище батюшка до смерти не давал себе послаблений. Он постоянно хотел перейти на хлеб и воду, но духовник не благословлял.
Отец Иннокентий сам ответил на вопрос, зачем нужны были ему такие телесные подвиги и небрежение о плоти: «Надо подвизаться, не жалеть себя, а сейчас все хотят покоя. Никто не хочет казаться дураком, все хотят выглядеть правильно, как положено, но это всё внешнее».
О вещах говорил так: «У монаха должна быть такая одежда, которую никто бы не взял для себя и не захотел надеть». Присылали ему из Печор вещи – он тут же все раздавал. И другие вещи, продукты, которые у него появлялись, раздавал, говоря, что и этого не любит и того не любит.
Отец Иннокентий не принимал никаких попыток почитания, начинал шутить и юродствовать. Конечно, кого-то смущали клопы, но нужно было понаблюдать за его поведением, и начинал видеть, какой это был благодатный человек, сколько было в нем любви и благоговения. Он юродствовал, скрывая свои подвиги и добродетели, и называл сам себя «юроди́вый Иннокентий» (с ударением на «и»). Постоянно подшучивал, называя себя «жулик Иннокентий».
МОЛИТВЕННИК
Его принципом было – ничего не делать напоказ, никогда не показывал себя молитвенником, постоянно подшучивал над собой. Любил беседовать с самыми разными людьми, интересовался о тех местах, где они жили и таким образом приобрел обширнейшие сведения о разных городах и местах России.
Часто встречая в книгах изречения о том, что монах – молитвенник за весь мир, отец Иннокентий просил у Господа вразумления, как нужно молиться – только за православных, или о всех живущих в этой стране людях. Ответ был получен – молиться следует за всех – и старец в простоте сердца по-детски обращался к Богу, прося помиловать всех живущих в этой земле. По аналогии с тем как мы молимся за людей – т. е. поминаем их по именам, молился и за мир – между «славами» Псалтири поминая страны, затем их столицы, отдельно и особенно подробно города России, Украины, Белоруссии. Таким способом он молился в продолжение нескольких десятков лет и достиг таких знаний географических объектов, что вряд ли можно было найти человека, способного с ним сравниться.
Откуда бы ни прибыли паломники, отец Иннокентий непременно расспрашивал о святынях, улицах городов; о кладбищах – кто из знаменитостей там похоронен. Все новое, что старец узнавал, он включал в свое молитвенное поминовение; удивительно было слушать имена сотен городов, поселков нашей отчизны. Он знал кладбища, достопримечательности, рынки, топографию большинства крупных городов России.
Изучив досконально российские города, он принялся за иные страны идя по атласу: страны Европы, Америки, Азии, Африки, в каждой стране он помнил десятки городов, которые непременно упоминал, молясь о здравии их жителей – за все роды, чины и занятия, и за упокой умерших. Отец Иннокентий не уставал повторять, что монах должен быть молитвенником за весь мир. Монах, обитавший рядом с батюшкой, рассказывал, что каждую ночь слышал через стенку, как отец Иннокентий кладет поклоны.
Благоговейно почитал старец Божию Матерь. Нужно было видеть, с каким трепетом и благоговением прикладывался он в храме к иконам. Каждый день читал акафист иконе Божией Матери Умиления Псково-Печерской. Постоянно читал также Псалтирь Богородице и говорил, что ее надо обязательно читать на Богородичные праздники.
На чтение Псалтири приходил за полчаса до своего времени. На вопрос, почему так рано пришел, отвечал по обычаю своему с юмором: «Ведь мы же не в армии…»
Рассказывают, как восхищался чтением батюшки православный голландец из Парижа, любивший русскую службу: «Как удивительно читает этот старец! Какая сильная у него молитва!»
Добавьте комментарий