О МОЕМ СУПРУГЕ
Многие из нас были молодыми и одинокими во время знакомства с матушкой. Вообще она не одобряла наших замужеств, наверное, провидела, сколько будет скорбей и тягот на этом пути…
Когда я сообщила матушке, что выхожу замуж, она схватилась за голову и как бы уснула. Потом я поняла, что это было точное изображение последующей моей жизни в браке – так, будто во сне и жизнь прошла. Муж мой долго и тяжело болел. У него был туберкулез в тяжелой форме. Меня тоже стали вызывать в поликлинику, делали снимки. Я работала в детской сети и при обследовании мне сообщили, что у меня туберкулез. Из-за этого меня должны были уволить, стали требовать, чтобы я написала заявление. Поехала к матушке, а она говорит:
– Не соглашайся, требуй, чтобы положили в больницу на обследование.
Я так и поступила, но положили меня в туберкулезную больницу, а у соседки по палате был миллионный высев. Но по молитвам матушки никакая зараза меня не коснулась, и выписали меня с заключением, что никакого туберкулеза у меня нет.
Надо было сделать электрическую проводку в матушкиной времянке. Я попросила мужа помочь, мы купили провода, взяли с собой всё необходимое для работы и отправились с ним в Вырицу. Но мужа она в тот день не пустила в дом со словами:
– Мне пожар не нужен.
Когда мы с мужем уходили, матушка мне сказала:
– Он думает, что я – колдунья.
Что означали слова матушки, мы узнали ровно через два дня. Это было ее пророчество: на работе у мужа случился пожар, от него потребовали написать объяснительную записку. Но, слава Богу, по молитвам матушки никаких последствий не было.
Как-то его подготовили к операции на легких, но матушка сказала: «С операционного стола он не встанет, пусть откажется от операции».
Мужа положили в больницу, чтобы сделать операцию на легких. Я поехала к матушке за советом, и она сказала:
– У него вера очень маленькая. Поезжай в больницу и скажи, чтобы он не соглашался на операцию.
Я срочно выехала к нему в больницу и сообщила слова матушки. Муж послушался и прожил, выйдя из больницы, еще десять лет.
Мой супруг умирал в Павловске, в больнице. Матушка в то время уже почила. Муж очень любил жизнь, был в полном сознании, и я сказала ему: «Помолись матушке »,– что он и сделал. И потом видит он во сне, как приходит Наталия Михайловна к нему в Павловск и говорит:
– К лету будешь здоров.
К лету он и скончался и ушел туда, где нет ни болезней, ни печали. Случилось это в 1981 году. Ведь нельзя сказать «ты умрешь» человеку, который очень любит жизнь. Вот матушка и успокоила его. После вскрытия в морге выяснилось, что туберкулеза у мужа не было,– значит, матушкина молитва совершенно точно исцелила его десять лет назад.
***
У матушки было много животных: козы, козел, индюшка и индюк, куры, петух, много кошек, собаки разных мастей. Все питомцы жили при матушке. У животных были за перегородкой свои места у каждого. Тут же вместе с ней все жили и спали и ели там же. Летом было много мух, но они не кусались, а ласково ползали по рукам. Как вспоминают, среди ее поголовья были два хряка, которые жили до самой своей естественной смерти, здесь же их и похоронили. Ни комаров, ни мух и вообще никаких животных или насекомых матушка не убивала, потому что «всякое дыхание да хвалит Господа» (Пс. 150, 6).
Всех своих питомцев матушка кормила. Помогали ей Женя, Антонина (Кока), Тоня Тихорецкая. Матушке приносили пожертвования. На них она покупала корм животным. Например, покупала воз сена, которое потом хранилось зимой в сарае. Женя варила для животных корм. Живность кормили сеном, корочками хлеба, для собачек приносили косточки. Для мух матушка специально наливала лимонад.
Увидела я в доме матушки козу с завязанными платком глазами. На вопрос, зачем это сделали, матушка ответила, что приходит к ней женщина, которую коза постоянно бодает своими рогами,– вот и завязали ей глаза, чтобы не видела.
Когда петух из ее стада клюнул меня в ногу, матушка сказала:
– Я накажу этому петуху, чтобы не трогал тебя.
Собачку свою, Тошку, матушка мыла. Зашла я к ней в келью и вижу, что собачка лежит после мытья на топчане подвязанная платком и в тулупчик завернутая и спит. Матушка сказала:
– Не шелести фантиками от конфет, а то она проснется…
Клички ее собак – Жулька, Лайла, Тошка (белая болонка)…
Обычно матушка не благословляла меня ухаживать за животными. Но в один из моих приездов перед ее времянкой вывалили копну сена, и нужно было уложить его на место под навес. Я вместе с другими женщинами приняла участие в работе: мне нужно было утаптывать сено, для чего я прыгала не нём. Неожиданно у меня подкосились ноги и я упала. В этот момент подошла женщина и спросила:
– Кто здесь Н? Матушка просила подойти к ней.
Когда я подошла к матушке, она сказала:
– Тебе не надо работать,– сиди, ты в положении.
Матушка и это знала, хотя никаких внешних признаков беременности не было.
Когда матушка была помоложе, ходила по Ленинграду, изображая поведение современных женщин своим внешним видом и одеждой. Многие удивляются тому, что она носила украшения. Это один из видов юродства матушки. Ожерелье на шее было очень тесным и сдавливало горло, так что затруднялось дыхание. Это не украшение, а скорее вериги, которые доставляли страдание плоти.
Матушку долго уговаривали отправиться в дом, куда она очень не хотела идти. Тогда она взяла сапоги, вбила в подошвы гвоздики так, чтобы острые концы высунулись с внутренней стороны подошвы, надела эти сапоги на босу ногу – и пошла… Можно себе представить, во что превратились ее ноги после такого «похода».
Одежда ее была очень простая – кто что принесет. Чаще матушка ходила в простом темном халатике. Летом иногда видела матушку в шубе, а ноги – в тазу с пиявками. А зимой матушка могла ходить в легкой шелковой кофте с коротким рукавом. На ногах – низкие простые башмачки. Просила принести разные вещи, для чего-то ей необходимые, например белые перчатки и веер, ожерелье. Матушка надела на шею это ожерелье, а оно горло сдавило так, что дышать невозможно…
Матушка ходила с золотыми часиками, которые ей подарила В. А. Савинкова. С этими часиками матушку и похоронили, так как мне не удалось снять их с руки. Когда гроб с телом старицы открыли, часы показывали время без двадцати минут шесть. Наверное, в этом есть какой-то смысл.
А вот иной случай с часами. Матушка сказала:
– Дай мне часы,– после чего разбила их об пол со словами,– вот тебе, гад ты такой!
И это, конечно, матушка сделала, что-то предсказывая или вразумляя.
***
Дом матушки – это не дом, а дощатый сарай, в стенах щели, через которые постоянно дует. Она повесила коврик, чтобы люди не видели ее подвигов. Под ковриком находился крест большого размера. Зимой было холодно, стены покрыты инеем, а она сидела в шелковой кофточке с короткими рукавами. Топила печь только к нашему приходу, а для себя не топила. Я спросила матушку:
– Как же ты не мерзнешь?
– А ты грешная, вот тебе и холодно.
Обстановка в келье убогая, самые простые табуретки, столик. Спала матушка на топчане из досок, шириной – в раскладушку, у стенки было приспособлено что-то наподобие столика, покрытого клеенкой.
Шкаф стоял на улице, дверей у него не было. Там спала собака.
С потолка часто сыпалась труха, поэтому, когда вызывали перед кончиной матушки врача, натягивали кусок марли, чтобы труха не попадала на врачей.
Однажды матушка показала мне в Вырице дом Елены Павловны и сказала, что через пять лет будет жить в этом доме. Слова ее исполнились точно в указанный срок: она жила зимой в доме Елены Павловны, а животные занимали времянку, построенную на участке. Но, некоторые вспоминают, что и зимой она принимала людей во времянке.
На ее участке не было никаких кустов, с ягодами, или плодовых деревьев, огорода или грядок. Питалась она тем, что ей приносили. Многое из того, что приносили люди, она раздаривала или отдавала животным. Сладкого матушка совсем не ела. В среду и пятницу не вкушала пищи и не пила воду. Вообще говорить о том, как она постилась, очень трудно. Нам казалось, что пост у нее был круглый год – то за одного, то за другого надо молиться. Не понятно, когда она ела и что? Казалось, что основной едой для нее были вода и воздух. Но сама матушка много раз повторяла: «Что надо, Галя, есть? Хлеб, соль, вода. Что Христос ел? Хлеб, соль, вода».
Думаю, что это для нас особенно важно,– с этим человек сможет прожить и в самые трудные времена. Об этом она молилась, чтобы Господь сохранил хлеб, соль и воду в домах наших соотечественников при любом государственном строе и любых правителях.
Видела у матушки много просфор, которые ей приносили и дарили посетители. Эти просфоры она также раздавала приходившим.
Жила она без средств к существованию, только под конец жизни выхлопотали ей крошечную пенсию в размере двенадцати рублей. Когда ей приносили эту пенсию, она расписывалась и предлагала почтальону взять ее себе.
Матушка жила подаянием – и еда в ее доме готовилась из продуктов, которые приносили люди. Матушка пищу для себя не готовила. Приходящих угощала тем, что принесут. Иногда я видела только, как она что-то варила для животных за перегородкой. Мяса я не видела у нее вообще. Рыбу (селедку, консервы) подавала людям, если кто принесет. Летом пила лимонад. Незадолго до смерти матушка практически ничего не ела, изредка просила дать ей воды из любимого колодца.
Матушка на самом деле не употребляла спиртного, но делала вид, что пьет. Помню, я специально наблюдала за этим – матушка якобы пьет из чашки, а тем временем всю жидкость из чашки она выливала себе мимо рта, на подол. Ей приносили разные напитки, отчего накопилось очень много бутылок. Окружающие видели это и осуждали, думая, что бутылки из-под алкоголя. Матушка специально не убирала их,– пусть думают, что здесь живет винопийца.
Приехала я в Вырицу с работы голодная, матушка подала мне чашку воды, а вкус и сытность были как у молока. Я смотрю на матушку – а она таинственно улыбается. По поводу матушкиного молока – это какая-то тайна, настоящее чудо. Когда пришли ее проверять милиционеры, я сама поставила на стол кувшин и крынку с водой. Матушка предложила своим гостям выпить молока и, когда наливали из кувшина в чашку, это было молоко! Вода имела вид и вкус молока.
А милиционерам она сказала:
– Я только что подоила своих козлят,– у меня целых две козочки.
Я потом еще раз проверила – в кувшине было молоко!!!
Матушка учила, что при заваривании чая надо положить немного сахарного песочку. А зеленый лук советовала порезать и обязательно помять – будет вкуснее. Еще один ее совет:
– Конфеты «Ласточка» не ешь – там эссенции слишком много, не ешь!
Говорила и о других сладостях – тортах, пирожных, и не советовала их вкушать. Но шоколадки принимала и дарила приходившим к ней.
***
Она говорила мне: «Я вижу, что наверху (показывая на небо) и что внизу (показывая на землю)». А что у нас дома, о чем мы говорим и что делаем дома в Ленинграде – ей было полностью открыто. Она следила за нашим поведением из своей Вырицы,– мы все были перед ней, как на ладони. Матушка разговаривала с приходящими к ней на разных языках, причем люди думали, что она происходит из их родных мест. Со мной она разговаривала на русском, украинском, польском, латышском языках и спрашивала, а знаю ли их я. Я отвечала, что знаю только один русский язык. Думаю, это какое-то пророчество о моей будущей жизни или общении.
Мысли людей она воспринимала мгновенно. Бывало, спросит:
– Ты там не ругаешься с мужем? – и сама начнет пересказывать, о чем мы спорили с супругом.
Говорила она и о наших «подвигах», о которых нельзя было бы вслух произнести, и тогда нам становилось очень стыдно.
Иногда на нее обижались за грубые слова или обличения, к примеру: «поверни рожу к окну», или «молчи, Ваня-дурак». Но истинные юродивые никогда не делают того, чего не делали бы их современники. Они обличают грехи и пороки людские, и человек надолго запоминает вразумление.
Придя в дом к Екатерине Владимировне Савельевой, где находилась больная женщина, матушка сразу сказала:
– Твоя знакомая умирает, душа ее отходит.
Когда подошли к постели больной, действительно, душа ее уже отлетела в мир иной.
***
Людей матушка принимала по отдельности. Когда приходили мужчины, то говорила с ними наедине, а всех своих духовных дочек просила выйти. Один раз я увидела, что на топчане лежит мужчина. Матушка сказала:
– Это монах отдыхает*.
* Вероятно, это был киевский монах Руф (Резвых), о котором в книге есть отдельный рассказ.
Нас,– тех, кто постоянно ездил к ней, было, примерно, 20 человек. Мы собирали хоть немного помочь ей материально. Круг ее духовных чад, как нам казалось, был не очень велик. Но надо учитывать, что мы приезжали, главным образом, в выходные дни, а сколько приходило народа в будни, не знаем. Кроме того, матушка, по дару прозорливости, назначала встречи так, чтобы была возможность побеседовать со всеми приходящими, и молилась о том, чтобы никто не ушел не утешенным. Часто она сама назначала день и час, когда приехать. Она руководила нами духовно и направляла, выбирая для каждого необходимый для него ритм. Вырицкие жители к ней почти не ходили. У времянки матушки устроен был навес, под которым люди сидели и ждали, пока матушка их примет. Но толпы́ народа мы не видели, сидели обычно по нескольку человек.
В Великие праздники она предпочитала оставаться одна, посвящая их Единому Богу. Помню, как сказала мне:
– В первый день Пасхи не приезжай.
Не раз бывало, что матушка просила привезти к ней людей, которых никогда не видела и не могла знать. Господь открывал ей, что кто-то очень нуждается в ее помощи. Помню, как она сказала мне:
– У тебя на работе есть Таня,– приведи ее ко мне.
У нее были часы с кукушкой – несколько экземпляров. Она их раздала своим чадам, наверное, со смыслом. Возможно, она напоминала о скоротекущем времени, которое не следовало терять.
Соседи завидовали, что к ней ходит народ, сообщали в органы,– и те наблюдали за ней. У дома то и дело появлялись милиционеры или какие-то люди в штатском, заходили в дом, проверяли, подслушивали, о чем говорят посетители. Матушка прозорливо ведала об очередной «проверке» и достойно встречала «гостей». К приходу непрошеных гостей она иногда юродствовала: сделает себе завивку, накрасит губы, напудрится, будто ее из ведра кто мелом осыпал. Идет,– а с лица как будто штукатурка отваливается. Иногда она ходила в таком же виде в «роскошных» нарядах по Ленинграду,– милиция ее фотографировала.
Однажды матушка сказала странные слова, непонятно кому обращенные:
– Уходи ты отсюда…
Я говорю матушке:
– Мне слышатся мужские голоса.
– Ну и слух у тебя,– ответила матушка. Потом она пояснила, что это голоса «топтунов» – тех, кто явился наблюдать за домом.
Матушка духом знала, когда придут к ней с визитом очередные проверяльщики из КГБ или милиции. Перед их приходом она вешала на стену портрет Ленина, а после ухода непрошеных гостей снимала.
Был такой случай в Вырице: сотрудник органов, одетый в штатское, подошел ко мне и показал мою фотографию со словами:
– Ты хоть иногда одежду меняй, когда в Вырицу приезжаешь.
И после кончины матушки меня несколько раз фотографировали неизвестные, когда я приходила на ее могилку.
Вижу я Марию Ивановну, направляющуюся к матушке. За плечами у нее – рюкзак, а из него торчит ракетка. Я спрашиваю:
– Зачем идешь к матушке с ракеткой?
– Ты что, не понимаешь? Пусть думают, что я еду на дачу.
Так матушкины духовные дети пытались соблюдать конспирацию.
Некоторые люди, если их так можно назвать, очень обижали матушку: били ее, угрожали, требовали деньги. Несколько раз ее очень сильно избили бандиты. Они приходили к ней и требовали денег со словами:
– Бабка, к тебе много народа ходит, деньги приносят, давай, что у тебя есть.
Я видела ее черную от побоев и кровоподтеков грудную клетку, сломанную руку – гипс она не накладывала. Но никогда никому она не жаловалась. Это было мученичеством.
Под конец своей жизни матушка почти ослепла, но никому об этом не говорила. Я была этому свидетельница – на столе около нее лежал нож, она попросила меня его подать, а я ответила:
– Матушка, он около Вас,– после чего она стала шарить по столу на ощупь,– тогда я поняла, что она совсем незрячая.
Она о своих болезнях вообще никогда не говорила, да и слепота ее окружающим не была заметна.
***
Матушка иногда мне советовала, что надеть:
– Белое, черное, красное, голубое, розовое, бледно-сиреневое, серое – вот эти цвета тебе надо носить. Как-то я сшила себе в ателье новое летнее платье – шелковистое, светло-зеленого оттенка. Матушка стала меня сильно ругать и рвать его, а затем повелела сжечь, что я и сделала. Я сделала так, как велела матушка,– видимо, она что-то прозревала, предупредила меня.
Однажды матушка дала мне длинный кусок марли и велела надеть. Я стала надевать как будто бы платок на голову. А она сказала: «Не так». И тогда я повязала ее кончиками назад вокруг головы, а остальную длину откинула за спину до пят – как в грузинских народных танцах. Матушка одобрила: «Ну, так еще пойдет».
В один из приездов к матушке я едва не прошла мимо ее домика. Вдруг выскочила овчарка, встала на задние лапы во весь рост. Нас отделял один забор. Лает громко, пасть открыта, я подумала, что пришел мне конец! Зима, людей нет – загрызет. Я вперед – она на меня, я назад – она отступает. А голову-то выше подняла, и увидела – идет дымок из матушкиной избушки. Я сразу успокоилась и подумала – «хоть медведь, иди прямо – никто тебя не тронет». Прихожу, а овчарка эта лежит у ног Наталии Михайловны, хвостом дружелюбно помахивает. Я поняла: Наталия Михайловна послала своего питомца привести меня, чтобы я не прошла мимо ее домика.
Как-то Наталия Михайловна спросила меня:
– Кто отдыхает зимой? – Одни дураки.
Я подтвердила:
– Так точно, я только летом отдыхаю,– считая себя умной.
Я работала в больнице; зимой, особенно в период эпидемий, когда у медиков очень много забот, мне неожиданно предложили путевку. Отдохнула я очень хорошо, возвратилась и говорю на работе:
– Теперь буду отдыхать только зимой.
А в ответ сотрудники говорят:
– И везет же дуракам – отдыхают, когда работы много.
Тогда я вспомнила слова матушки.
Старица Наталия предупреждала, что мне многие завидуют. А я удивлялась, не понимала, чему завидовать? Муж болящий, комната – семь квадратных метров, работаю на полторы ставки (каждый день), т.к. оклад очень маленький…
Пришла я к Наталии Михайловне с сестрой. Матушка что-то сказала ей, а сестра остановила ее:
– Подождите, я не успела записать то, что Вы сказали.
– Надо же, какой профессор пришел,– сказала матушка.
Много лет назад провожала я матушку от Марии Ивановны* до электрички на Вырицу. Вошли мы вместе в вагон, и тут матушка сказала:
– Я тебе сейчас ватрушку дам в благодарность за то, что ты меня проводила.
А поезд вот-вот должен тронуться, уже объявили отправление. Но матушка нисколько не торопясь развернула свой узелок и подала мне ватрушку. Кто-то из пассажиров сказал ей:
– Не задерживайте девушку, сейчас она с этой ватрушечкой уедет с нами!
А она на эти слова не обращает внимания. Я спокойно вышла из вагона, а матушка из окошка помахала мне ручкой. После этого поезд отошел от перрона.
* Мария Ивановна Муравьева – духовная сестра старицы Наталии. Ей посвящена отдельная глава в книге.
Матушка не раз предсказывала мне новоселье. А перед уходом матушки из жизни ее чада просили у Господа дать, по ее молитвам, самое необходимое в жизни. Я попросила отдельную квартиру и добродетели благоразумия. В ответ матушка подтвердила:
– Собирай вещи и будь хозяйкой.
А на мою просьбу о благоразумии ответила:
– Придет – но не скоро.
Только сейчас после многих лет жизни в Церкви я хоть как-то приблизилась к пониманию этой высшей христианской добродетели.
Как-то сижу у нее в вырицкой избушке. Вижу, что идут к ней две женщины, а она говорит мне:
– Ставь пять чашек, будь хозяйкой. Я отвечаю:
– Только две идут. Она опять свое:
– Ставь пять чашек.
Это случилось примерно за полгода до моего новоселья. Матушка говорила тогда своим чадам, чтобы они испекли мне пирожок. А я сказала им:
– Давайте думать, по какой причине пекут пирожки. Ко дню рождения, к именинам, к НОВОСЕЛЬЮ?..
О собственном новоселье я и не мечтала, хотя много лет стояла в очереди на жилье. Но по молитвам матушки я получила квартиру и на новоселье ко мне пришли именно пять человек. Новую квартиру, получение которой предсказывала матушка, я обрела в 1976 году, через полгода после ее кончины.
Матушка предупреждала меня:
– Закрывай окна если не занавесками, то хотя бы марлей.
– Да кто же смотрит, зачем?
– А враги ходят и смотрят. Не нужно привлекать внимания тех, кто грабит, ворует.
Матушка имела от Господа дар появляться в самых разных местах, очень далеко отстоящих. Это происходило, даже когда матушка лежала на своем топчане в Вырице.
Однажды я у себя дома совершенно реально услышала ее стон. Сразу же попыталась отпроситься у начальства на завтра, чтобы съездить к матушке, но было много работы, и меня не отпускали. Тогда я твердо сказала, что у меня есть тяжело больной близкий человек, и мне обязательно нужно к нему съездить. Так матушка подала знак, чтобы коснуться моего сердца. Она действительно нуждалась в помощи.
Приехали мы как-то с сестрой и ее мужем в Вырицу. Была поздняя осень, на улице совсем темно, времени около 20 часов. Видно было, что Наталия Михайловна нас ждала, поскольку на двери оставила записку для нас: «Ушла кормить козочку». В доме внутри были люди, слышны были их голоса. Но мы беспокоить никого не стали, а с крыльца стали оглядываться вокруг и искать матушку, где же она кормит козочку? За невысоким заборчиком мы увидели белый, широкий и яркий столп света (будто бы это Северное сияние). Мы с сестрой увидели это и поняли, что матушка молится, и тревожить ее не стали. А у меня в голове промелькнула мысль, что не надо смотреть на этот свет, а то можно ослепнуть.
Одна из чад матушки Наталии сказала мне в присутствии Марии Ивановны (когда я была у нее в гостях), что поступили мы с сестрой совершенно правильно.
Ехала я к матушке в Вырицу поздно вечером в пустом вагоне. Конечно, молилась всю дорогу, но мне казалось, что какая-то тень на противоположном конце, будто сидит кто-то и такая тревога на сердце. Когда я выходила из вагона, эта тень на глазах растаяла. Рассказала я матушке о своем страхе, а она мне сказала:
– А ты знаешь, кто это был? Самый страшный в образе человека, но твой Ангел-хранитель закрыл тебя и не дал его увидеть.
Задержалась я у матушки, уже стемнело, а дорогу знала плохо и попросила, чтобы ее собаки проводили меня до станции. Матушка обычно отсылала приходивших к ней точно к приходу электрички. Когда я вышла, вместе со мной отправилась целая свора матушкиных собак. В темноте я видела плохо. Пес по кличке Боцман вставал на задние лапы, хлопал меня по плечу, а потом бежал впереди, а я иду за ним, видя на снегу черный контур. Таким образом он меня направлял по дороге. Когда я дошла до станции, сказала собакам:
– Идите домой.
Все собаки убежали, а одна из них, маленькая, кажется болонка, осталась. Я села в электричку и увидела, как собачка помахала мне передней лапкой. Как будто кто-то ее этому научил!
Приехала я к Наталии Михайловне, когда у нее было много народа, так что мне негде было сесть. Вдруг матушка села мне на колени с курицей в руках. Я подумала про себя: а вдруг нога у меня отсидится, и я не выдержу. Матушка тотчас встала и дала мне курицу в руки. Я села и положила курицу на колени. Обычно птицы не любят сидеть на коленях у людей, вырываются, а курочка ее минут двадцать сидела у меня на руках, не шелохнувшись. Быть может, матушка таким образом научала нас послушанию.
Матушка предсказала, что после ее кончины на участке поселится милиционер,– так все и случилось.
***
Болезни людей матушка брала на себя. Море чудес совершалось по ее молитвам. С какими только болезнями ни приходили к ней люди! Какая-то женщина сказала матушке, что страдает от приливов климакса. И тут же матушка у меня на глазах покраснела, вся покрылась испариной.
У Елены Павловны заболело ухо, она сообщила об этом матушке, которая только дунула ей в ухо,– после чего боль прошла.
У Марии Петровой была тяжелая форма туберкулеза легких, каверна. Матушка благословила ее выпить ложку дегтя. Марию после этого рвало, а на следующий день матушка привезла мед, масло и какую-то настойку на спирту. Прошло несколько месяцев, и при обследовании врачи не нашли у нее следов туберкулеза, все зарубцевалось.
Никаких особых лекарств больным матушка не готовила. Она их предлагала, чтобы скрыть главное лекарство – свою молитву.
***
Матушка лежала в одной из ленинградских больниц, где ей делали лор-операцию (что-то было связано с носовой перегородкой – ей было трудно дышать). Она постоянно переносила различные болезни и травмы, которые она претерпевала без помощи врачей, таблеток и обезболивающих. В больницу ее при этом не отвозили. Она болела у себя дома. Вызывали матушке врача лишь несколько раз за всю ее жизнь. В том числе незадолго до смерти, и непосредственно перед кончиной.
На свои болезни и боли она не обращала внимания. Долгое время матушка скрывала, что у нее на спине, повыше поясницы, есть глубокие незаживающие раны, почти до суставов спины, но однажды сказала:
– У меня дырки на спине до самого позвоночника, посмотрите!
Мы посмотрели – и ужаснулись – то были пролежни действительно до позвоночника и черви кишели в ранах, как она всё это терпела!
– Что делать, матушка?
– Плесните водки.
Духовные чада матушки обрабатывали ей ежедневно эти раны, иногда по нескольку раз в день. Использовали для этого водку, перекись водорода, иногда ксероформ, мазь Вишневского, синтомициновую эмульсию, слабый раствор марганцовки, масло шиповника. Все эти боли она терпела, изредка мы могли слышать ее стон. Для облегчения болей от пролежней – использовали медицинский резиновый круг. Врачей вызывали в редких, исключительных случаях: когда у матушки была сломана рука, при кровотечении, а также чтобы не было лишних хлопот при похоронах.
Из-за пролежней ей было очень трудно лежать, и в последние годы, когда я была рядом с ней, матушка практически не спала. Отдыхала как-то полулежа на своем топчане из голых досок, покрытых рогожей. Доски были короткими, и поместиться на них можно было только скрючившись.
Ближе к кончине матушки мне пришлось сделать ей чистку кишечника. И я увидела, что матушка была совсем исхудавшая, ведь она ничего практически не ела – одна кожа и кости. Не знаю, за счет чего она жила – это были одни живые мощи.
Тоня (Антонина Тихорецкая) сказала мне:
– Ты не врач, ты матушке повредишь.
В ответ на это матушка Наталия сказала:
– А ты молчи, ведь медсестра – это посредник между Богом и больницей.
Вообще матушка не пользовалась услугами врачей, но во время предсмертной болезни мы раза три вызывали врачей, чтобы они поставили диагноз, и чтобы не было впоследствии проблем с похоронами. Случилось это за несколько дней до кончины матушки.
Келья матушки была трухлявой, потолок обсыпался, перед приходом врача натянули марлю на потолок, чтобы на голову что-нибудь не насыпалось. Чтобы войти в дом, надо было сильно наклонять голову.
Приехала врач, наслышанная о матушке, и спросила:
– Бабушка, расскажите, как вы тут лечите людей?
А она, будучи в тяжелом состоянии, с юмором ей ответила:
– Догорает моя лучина.
Шофер, который привез врача, попросил разрешения посмотреть, как живет Наталия Михайловна. Увидев ее дом, он был поражен и сказал:
– Никогда бы не подумал, что в наши дни возможно жить в таких жутких условиях.
В эти дни она как-то сказала:
– Вы за мной смо́трите, а я – за вами.
Когда матушка тяжело болела, я ухаживала за ней. Во время предсмертной болезни матушка практически ничего не ела и даже не пила. Положат ей в рот еду, а она под одеялом выплюнет. Однажды я кормила ее с ложечки, а она от еды отворачивалась. Тогда я сказала:
– Вот пожалуюсь святителю Николаю, что ты меня не слушаешься.
А матушка ответила:
– А он тебя сейчас слышит.
Я улыбнулась:
– Как же это, ведь он на Небе, а я, грешная – здесь, на земле?
– Вот-вот, он тебя сейчас и слышит. Ведь Николай Чудотворец долго искал, кто будет за мной ухаживать.
Как-то мы дежурили у матушки вместе с Варварой Прокофьевной. И мать Наталия сама стала нам рассказывать, что святитель Николай Чудотворец приходил к ней несколько раз. Иногда она видела его в полный рост, иногда – только его тросточку, слышала стук тросточки и беседовала с ним.
За полторы-две недели до своей кончины матушка Наталия сказала Тоне Тихорецкой и мне, чтобы мы срочно вышли из кельи, так как к ней приближается Николай Чудотворец. Мы вышли, было около десяти часов вечера, небо было чистое – все в звездах. И я увидела на фоне неба – выше сосен – тонкий длинный луч света, который прерывался в середине. И мы отвернулись спиной к избушке, чтобы не мешать святой беседе.
Незадолго до кончины мы дежурили у матушки втроем – вместе с моей сестрой и Тоней. Кровати у матушки не было. Она лежала на простом топчане из нескольких досок, положенных в длину, поверх них был тонкий войлочный матрасик. Сестра и Тоня ночевать легли на полати, а я осталась рядом с матушкой внизу. Так как спать было негде, я прикорнула на узкой доске, и по молитвам матушки буквально за несколько минут отдохнула и выспалась. Днем всегда было много работы – и матушке помочь, и животных накормить – обычно мы могли присесть, перекусить только вечером, часам к пяти.
Последние годы жизни матушка практически не выходила из своей времянки. Она очень страдала от болей, но вида не показывала, не жаловалась. Она добровольно несла эти боли и раны, и смерть стала для нее освобождением от страданий.
Добавьте комментарий