«ОН ВСЕГДА БЫЛ РУССКИМ»

13 декабря 2018 г. исполняется 130 лет со дня рождения великого русского философа Л. П. Карсавина. Предлагаем вниманию читателей посвященную ему главу из книги Александра Трофимова «ИСПОЛНЕН ДОЛГ, ЗАВЕЩАННЫЙ ОТ БОГА…» МАРИЯ ЕФИМОВНА СЕРГЕЕНКО (ИНОКИНЯ МАРИЯ; 1891–1987).

***

ПЕРСОНАЛИИ
Биографические справки об учителях, сотрудниках и друзьях Марии Ефимовны Сергеенко

ЛЕВ ПЛАТОНОВИЧ КАРСАВИН (1882–1952)
«ОН ВСЕГДА БЫЛ РУССКИМ»

«Невозможное для человека возможно для Бога»
(Л. П. Карсавин)

Русский историк и религиозный философ, богослов, поэт, ученик И. М. Гревса. Родился 30 ноября / 13 декабря 1882 года в Санкт-Петербурге. В метрической книге «Вознесенской, что при Адмиралтейских слободах, церкви» за 1882 г. под номером 416 следует запись: «У артиста Санкт-Петербургских Императорских театров, балетной группы Платона Константинова Карсавина и законной жены его Анны Иосифовной… сын Лев родился 30 ноября, а крещен 22 декабря 1882 года». Церкви этой сейчас нет, ее снесли в 1936 году. Платон Константинович был ведущим классическим танцовщиком Мариинского театра, учеником М. Петипа. Анна Иосифовна, урожденная Хомякова, была дочерью двоюродного брата (то есть внучатой племянницей) известного славянофила А. С. Хомякова. Образование получила в Смольном институте. Внешностью Лев Платонович очень похож на мать, которая считала, что свои интеллектуальные способности сын унаследовал от нее, и надеялась, что он будет весь в своего двоюродного деда А. Хомякова.

В конце XIX века Карсавины снимали квартиру на Екатерининском канале на пятом этаже дома № 170. В феврале 1885 года в семье родилась еще девочка, которую назвали Тамарой. Так получилось, что сын унаследовал скорее пристрастия матери, а дочь – Тамара Карсавина стала впоследствии прима-балериной Мариинского театра, партнершей М. Фокина, а с 1918 года – прославленного балета С. П. Дягилева. Тамара вышла замуж за английского дипломата, который был ирландцем по происхождению, имя его – баронет Джеймс Генри Брюс. Она перебралась в Лондон в 1919 году. В Англии, в числе немногочисленных деятелей балета, она создала труппу английского королевского балета и в течение долгого времени была его президентом и вице-президентом. Тамара Платоновна дожила до глубокой старости. До сих пор ее помнят не только как звезду мирового балета, но и замечательного педагога, воспитавшего не одно поколение балерин. Скончалась она в 1978 году в Лондоне.
Конечно, мир в первую очередь узнал о Тамаре, потому что она была звездой балета. Когда же Лев Платонович стал проявляться в научной деятельности, то о нем говорили: «Ах, это тот Карсавин – брат Тамары». Между ними была нежная дружба. Говорят, что когда они встречались, то гуляли по городу, взявшись за руки.

Дальнейшая жизнь семьи проходила в Коломне – районе Петербурга, ограниченном реками Мойкой, Фонтанкой и Крюковым каналом, бывшей окраиной, но в начале XX века становившемся все более престижным. Об ограниченном достатке семьи в тот период говорит и тот факт, что местом занятий гимназиста Карсавина был кухонный стол. В этой семье, жившей интересами театральной среды, все были остры на язык, все – непрактичны, легко переходили из одной крайности в другую. «Дедушка с бабушкой,– пишет Ирина Львовна, старшая дочь Л. П. Карсавина,– часто ссорились. В этих ссорах дедушка бывал театрален».

В 1901 году Лев Карсавин окончил с золотой медалью Пятую Петербургскую классическую гимназию, которая находилась недалеко от их дома на Екатерингофском проспекте, 73. Затем поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, который закончил в 1906 году, также с золотой медалью. Он был назван самым блестящим студентом Санкт-Петербургского университета. В университете Л. П. Карсавин специализировался по медиевистике у профессора И. М. Гревса. Женился Л. П. Карсавин в 1904 году, еще будучи студентом, на выпускнице Бестужевских высших женских курсов, Лидии Николаевне (в девичестве Кузнецовой). Впоследствии у них родилось три дочери. Окончив университет, преподавал в гимназиях: в Гимназии императорского человеколюбивого общества (на Крюковом канале) и в частной женской гимназии Прокофьевой (на Гороховой улице).

С 1909 года преподавал в Историко-филологическом институте (профессор с 1912 г.) и на Высших женских Бестужевских курсах; приват-доцент Петербургского университета (с 1912 г.), затем профессор (с 1916 г.). Лев Карсавин стал самым молодым профессором России. Его печатные работы этого периода посвящены истории конца Римской империи. Его оставляют в университете при кафедре всеобщей истории для приготовления к преподавательской, профессорской деятельности и, как было принято, командируют на два года за границу. Карсавин вместе с женой и двумя дочерьми живет в Италии и работает над магистерской диссертацией в Библиотеке и Архиве Ватикана, а также во Флоренции. В письмах его оттуда И. М. Гревсу то и дело встречаются фамилии М. Кузмина, Вяч. Иванова, других поэтов и писателей, с которыми он встречается.

В июне 1912 года он возвращается в Россию и в 1913 году защищает магистерскую диссертацию – монографию «Очерки религиозной жизни в Италии XII–XIII веков». Оппонентами на защите были приват-доценты О. А. Добиаш-Рождественская и А. Г. Вульфиус. Это – солидный труд, пронизанный острыми и смелыми обобщениями, изданный в 1915 году, но по условиям времени не получивший в ученом мире достаточного резонанса. В 1915 году опубликована докторская диссертация Карсавина «Основы средневековой религиозности в XII–XIII веках преимущественно в Италии», а 27 марта 1916 года состоялась ее защита. Карсавин был учеником выдающегося историка-медиевиста Ивана Михайловича Гревса, который отзывался о нем как о «самом блестящем из всех». В исторической науке Карсавин становится «едва ли не крупнейшим в России знатоком западного средневековья, в особенности истории монашества» (Гаврюшин, 1994). В то же время Карсавин пишет 49 статей для словаря Брокгауза и Ефрона, где Гревс заведовал отделом истории.

Карсавин получил сразу две степени: доктора истории и доктора богословия. Материалы для своей магистерской диссертации он собирал, путешествуя по древним монастырям Италии и Франции, поскольку темой его работы была история средневековой религиозности. В то же время печатает статьи во многих журналах («Вестник Европы», «Голос минувшего», «Научно-исторический журнал», «Церковный вестник», «Исторический вестник», «Историческое обозрение»), пишет статьи в Новый Энциклопедический Словарь (всего 39 статей).

После этого Л. П. Карсавин продолжает очень много работать, отчасти побуждаемый к этому материальной необходимостью, что можно видеть по перечню единовременно занимаемых им должностей в 1913 году: приват-доцент Императорского СПб университета, преподаватель на Высших Бестужевских женских курсах, на Высших курсах Лестгафта, в Психоневрологическом институте, учитель истории гимназии ИЧО, казначей Исторического общества при СПБ университете.

Родные отмечают, что праздным его не видели. Ему нужно было содержать семью: жену и трёх дочерей. Начиная с 1 сентября 1914 года, Л. П. Карсавин – ординарный профессор всеобщей истории и инспектор Историко-филологического института. По новой должности ему полагалась казенная квартира при институте. Она располагалась там, где сейчас находится библиотека Восточного факультета, и включала «гостиную, спальню, кабинет, две детские комнаты, комнату прислуги, комнату во дворе, кладовую и черную лестницу» (всего около 400 кв. м.). Научная деятельность обеспечила ему (но – не надолго) материальное благополучие. Его рабочий кабинет, помимо письменного стола с большим мягким креслом и стеллажа с книгами, был обставлен красивой ампирной мебелью. На свободной от книг стене висела привезенная из Италии репродукция «Рождение Венеры». Высочайшим указом от 1 января 1915 г. он был награжден орденом Святой Анны 3-й степени «за отлично-усердную службу и особые труды».

Закончилось материальное благополучие вместе с революцией. Зимой 1918–19 гг. учебные помещения Университета не отапливались, и участники семинара, который вел профессор Карсавин, собирались в этом его домашнем кабинете, размещались на ампирном диванчике перед овальным столом, а сам профессор сидел за тем же столом напротив.

Несмотря на все трудности революционной поры, то было время исключительно интенсивной работы Л. П. Карсавина. Его статьи и книги выходят одна за другой. С 1918 по 1923 годы напечатаны статьи: «О свободе», «О добре и зле», «Глубины сатанинские», «София земная и горняя», «Достоевский и католичество»; отдельными изданиями вышли книги: «Католичество», «Saligia», «Введение в историю», «Восток, Запад и русская идея» и еще – великолепная, достойная занять место среди лучших историко-философских произведений книга «Джордано Бруно» и совершенно особенная, личная, совсем не склонная раскрыть себя первому встречному книга «Noctes petropolitanas», которая своим названием свидетельствует, что для работы за письменным столом у автора было только ночное время.

Дни заняты преподавательской работой и многим другим: беседами, встречами, вечерами, диспутами, заседаниями. Едва ли не каждый день происходят заседания – или религиозно-философского общества, или Вольной философской ассоциации, или Петербургского философского общества, или вечера в Доме литераторов. Л. П. Карсавин присутствует, участвует в обсуждении, сам выступает с докладами и лекциями. Сотрудничает в издательстве «Наука и школа», в журнале «Мысль», в сборниках «Феникс» и «Стрелец». Это была очень интенсивная жизнь. В одном только Доме литераторов за год (с января 1920 по январь 1921 гг.) состоялось 207 вечеров, заполненных литературными лекциями, лекциями по вопросам философии, истории и социологии, «Альманахами» и т.п. Выступают А. Блок, А. Ремизов, А. Кони, Л. Карсавин, Е. Тарле, И. Гревс и многие другие.

В эти годы Л. П. Карсавин – участник петроградского «Братства Святой Софии» (1918–1922 гг.). В 1920 году становится одним из учредителей издательства «Петрополис». В июле 1920 года он стал одним из учредителей Богословского института и профессором его. Институт этот был открыт вместо Духовной академии в подворье Троице-Сергиевой лавры на Фонтанке. В 1921 году Л. П. Карсавин избран профессором Общественно-педагогического и правового отделений факультета общественных наук Петроградского университета, председателем Общественно-педагогического отделения.

Сохранившаяся в архиве справка (на обратной стороне бланка Императорского историко-филологического института) удостоверяет, что «проректор Педагогического института при Первом Петроградском Университете Л. П. Карсавин по служебным обязанностям должен иногда возвращаться домой после 23 часов». Письмо ректора института, направленное в декабре 1919 года в Продовольственную управу Василеостровского района, сообщало, что «профессор Карсавин нуждается в керосине для спешных научных работ». Эти документы иллюстрируют специфику того непростого времени.

В январе 1918 года он укрывал в своей квартире (в здании Историко-филологического института) освобожденного из Петропавловской крепости Антона Владимировича Карташева. Весной этого же года Карсавин, вместе С. П. Каблуковым, А. В. Карташевым и В. Н. Бенешевичем, получает от Петроградского митрополита Вениамина (Казанского) благословение на создание «Всероссийского братства мирян в защиту церкви». В 1921 году Карсавин избирается первым после революции ректором Петроградского университета.

В июле 1920 года он стал одним из учредителей Богословского института и профессором его. Институт этот был открыт вместо Духовной академии в подворье Троице-Сергиевой лавры на Фонтанке.

В ЭМИГРАЦИИ

В августе 1922 года Л. П. Карсавин был арестован и приговорен к высылке за границу без права возвращения. Освобожден незадолго до высылки.

В 1922 году по инициативе В. И. Ленина группа выдающихся деятелей российской науки и культуры была выслана на так называемом «философском пароходе»* за пределы России без права возвращения. Л. Д. Троцкий так прокомментировал эту акцию: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно». Высылаемым запрещалось брать с собой деньги и имущество. В. И. Ленин напутствовал высылаемых ученых и философов: «Они для просвещения юношества годятся не больше, чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей в учебных заведениях для младшего возраста».

Л. П. Карсавин был выслан в ноябре 1922 года на немецком пароходе «Пруссия» вместе с группой из сорока пяти деятелей науки и культуры (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, И. Ильин и др.) и членами их семей в Германию.

«Философский пароход» – собирательное имя для двух рейсов немецких пассажирских судов Oberbürgermeister Haken (29–30 сентября) и Preussen (16–17 ноября), доставивших из Петрограда в Штеттин более 160 человек. Всего по официальным данным в течение лета-осени 1922 года принудительно было выслано двести двадцать пять человек. По неофициальным, зарубежным данным, пятьсот, а по другим источникам – около двух тысяч. Сегодня уже никто точно сказать не может, сколько же выслали, потому что кроме официально утвержденных списков были еще тайные приказы, а также эмиграция под давлением властей.

«На пароходе ехал с нами сначала отряд чекистов. Поэтому мы были осторожны и не выражали своих чувств и мыслей. Только после Кронштадта пароход остановился, чекисты сели в лодку и уехали»,– вспоминает один из его пассажиров Николай Лосский.

Операция по высылке была поручена ГПУ, которое составляло списки изгнанников. Но надо признать, что уехавшим еще повезло. Позднее всех несогласных, в том числе самых известных людей России, стали безжалостно расстреливать или отправлять в лагеря. Уже в 1923 году по приказу Феликса Дзержинского высылки в Берлин прекратились, и интеллигенцию стали ссылать уже не в Германию, а на Соловки и в Сибирь, в глухие провинции и на строительство Беломорканала.
* В результате высылки лучших русских умов и талантов заграница, и прежде всего США, получили в «подарок» от России целую когорту блестящих специалистов, позволивших им далеко продвинуть вперед свою науку и технику, развивать культуру.

Игорь Сикорский, выпускник Петербургского политехнического института, построил в США первый в мире вертолет, русские инженеры Михаил Струков, Александр Картвели, Александр Прокофьев-Северский фактически создали американскую военную авиацию, инженер Владимир Зворыкин изобрел в США телевидение, химик Владимир Ипатьев создал высокооктановый бензин, благодаря чему во время войны американские и немецкие самолеты летали быстрее немецких, Александр Понятов придумал первый в мире видеомагнитофон, Владимир Юркевич спроектировал во Франции самый больший в мире пассажирский лайнер «Нормандия», профессор Питирим Сорокин стал за океаном создателем американской социологии, гениальный актер МХАТа Михаил Чехов – основоположником американского психологического театра, Владимир Набоков – знаменитым писателем, а русского композитора Игоря Стравинского в США считают американским гением музыки. Имена всех утраченных Россией гениев и талантов просто невозможно перечислить.

После октябрьского переворота произошло разрушение сложившейся в России веками преемственности традиций чести, благородства, высоких идеалов верного служения Отечеству и народу, что всегда было отличительным признаком русской творческой интеллигенции.

Уезжают бердяевы, лосские,
Бесполезные для страны:
Ни историки, ни философы
Революции не нужны…

Это стало теперь легендою –
Год далёкий двадцать второй,
Уплывает интеллигенция,
Покидая советский строй.

(А. Городницкий, «Последний пароход», 2002 г.)

Оказавшиеся в вынужденной эмиграции русские мыслители прониклись новой мессианской идеей. Как говорила Зинаида Гиппиус, «мы не в изгнании, а в послании». Это значит, русский философ должен донести будущим поколениям, вернуть России ее саму вместе с ее ценностями, православной верой, традициями, нравственным стержнем. Отчасти именно поэтому эмигранты пытались жить сообща, объединяясь вокруг церковных приходов, открывали монастыри, строили новые храмы. Так они удерживали ту духовную ниточку, которая еще связывала их с покинутым Домом.

Следует отметить, что никто из пассажиров «философского парохода» так и не отказался от своей русскости. И все же Карсавин стал единственным из его пассажиров, кто все-таки вернулся в Россию. Хотя сложно, конечно, назвать это возвращением…

***

Первый период его изгнания (1922–1926 гг.) проходил в Берлине. Карсавин активно участвовал в религиозной, академической, общественной жизни диаспоры. В Берлине он был избран товарищем председателя Бюро Русского академического союза в Германии, стал одним из организаторов, затем сотрудником Русского научного института. В Берлине он издал главные из своих чисто философских сочинений: «Философия истории», «Джордано Бруно» и «Диалоги», все три вышедшие в 1923 году в издательстве «Обелиск», а два года спустя книгу «О началах», представляющую новое изложение его метафизики всеединства. Из парижского периода следует назвать книгу «Святые отцы и учители Церкви» (YMCA-Press, 1927 г.).

С 1926 года жил в Кламаре – предместье Парижа. Не имея возможности постоянной академической деятельности, Карсавин в 1924 году начинает сближаться с представителями евразийского движения. В 1925 году уже активно публикуется в евразийских печатных органах, войдя в состав Совета Евразийских организаций. Летом 1926 года Карсавин с семьей переезжает во Францию – в центр евразийского движения, и устраивается жить в Кламаре. В период с 1926 по 1929 гг. Карсавин становится основным теоретиком евразийства: он возглавил Евразийский семинар в Париже, был членом редколлегии газеты «Евразия» (1928–1929) и ее ведущим автором, участвовал в евразийских сборниках. Дом Карсавиных был хлебосольным, гостеприимным. К ним приходили в гости многие известные русские люди, оказавшиеся в эмиграции. Здесь бывала Марина Цветаева с сыном. В кругу знакомых семьи Карсавина, кроме евразийцев, были И. Ф Стравинский, В. Л. Андреев, Н. Н. Алексеев, Лосские и многие деятели культуры русского зарубежья.

Высланный из Советской России, Л. П. Карсавин пишет по-прежнему много, наряду с работами на русском языке публикует статьи на немецком, на итальянском, на чешском языках. Эти иноязычные работы, в основном, знакомят иностранного читателя с содержанием и проблемами русской религиозной жизни, что нетрудно увидеть по названиям статей («Дух русского христианства», «Вера во Христа в русской ортодоксии», «Старчество в русской Церкви» и др.). В какой-то мере сближается с русскими церковными кругами. Встречается с митрополитом Евлогием. Пишет книгу «Святые отцы и учители Церкви», предназначенную в качестве учебника для русской семинарии. Несколько раз сам, облачившись в стихарь, выступал с проповедями в православных церквах. Вместе с Н. Бердяевым, Н. Лосским и С. Франком участвует в сборнике «Проблемы русского религиозного сознания» (статья «О сущности православия»). Из работ на русском языке в этот период, помимо «Святых отцов», наиболее примечательны книга «Философия истории» и статья «Апологетический этюд».

ЛИТВА

В 1927 году Карсавин получил предложение активного евразийца князя Святополка-Мирского начать преподавание в Оксфордском университете, но, к огорчению своей семьи, этого приглашения не принял. По воспоминаниям П. П. Сувчинского (мужа средней дочери Карсавина – Марианны) уехать в Оксфорд означало бы для Карсавина остаться там навсегда, окончательное признание эмиграции. И Карсавин принимает предложение Августинаса Вольдемараса, бывшего своего коллеги по Петроградскому университету, ставшего премьер-министром Литовской республики, занять кафедру всеобщей истории в новообразовавшемся Ковенском (Каунасском) университете Витаутаса Великого. Карсавин глубоко убежден, что «Литва, по существу, должна быть тесно связана с Россией».
Безусловно, вся семья собралась в Оксфорд, но Карсавин собрал вещи и один приехал в Каунас. Выбор Каунаса был продиктован в первую очередь тем, что Каунас ближе к России, чем Великобритания. Руководство университета поставило такое условие – выучить литовский язык с тем, чтобы получить право преподавать и возглавить кафедру. Он это условие выполняет и в течение полутора лет осваивает этот, по его словам, «весьма экзотический» язык, анализирует его и вводит новые научные понятия.

В ноябре 1927 года Карсавин избирается ординарным профессором по кафедре всеобщей истории гуманитарного факультета университета в Каунасе, оставаясь на этом посту до 1940 года. Он интенсивно изучает литовский язык и уже в 1929 года приступает к чтению лекций на литовском языке.

Семья осталась в Париже, в чем нельзя не ощутить сопротивления со стороны семьи, для которой по сравнению с Парижем Литва представлялась культурной провинцией. Между тем, сам Л. П. Карсавин свой переезд в Каунас воспринял с душевным подъемом, очевидным хотя бы по той энергии, с которой он взялся за изучение литовского языка. Уже в 1929 году, т.е. через год с небольшим, стали выходить его работы, написанные по-литовски. С этого времени и, по крайней мере, до начала Второй мировой войны в жизни Л. П. Карсавина наступает период относительно обеспеченного и устроенного существования, период затишья, дающего возможность с наибольшей отдачей уйти в свою работу. В Литву Карсавина пригласили на «генеральскую» зарплату в 3500 литов. Чтобы понять, сколько это,– домработнице он платил прилично… 35 литов. Лето он проводит в Париже с семьей, остальную часть года – в Литве. Он еще поддерживает контакты с евразийцами, получает от них деньги. В начале 30-х годов, однако, эта связь прерывается. Семья приехала к нему только в 1933 году.

Ученая литовская общественность принимает его очень дружелюбно и, более того, гордится тем, что имеет его в своей среде. В масштабах небольшой страны является достаточно заметным культурным событием издание написанной на национальном языке «Истории европейской культуры» в шести томах, над созданием которой Л. П. Карсавин работает около десяти лет. Но еще прежде, чем взяться за этот историографический труд, и отчасти параллельно ему Л. П. Карсавин с небывалым подъемом отдается стихии религиозно-философской мысли. В 1928 году он издает книгу «PERÍ ARCHON» (с подзаголовком «Идеи христианской метафизики»), в 1930 году – «О личности» и, наконец, в 1932 году – «Поэму о смерти», которую сам автор считал своим главным произведением.

После выхода «Поэмы» литовские друзья Л. П. Карсавина говорят о нем: «Это наш Платон». Но изданы эти книги были малым тиражом в университетском издательстве, почти тотчас разошлись по рукам и домашним библиотекам, и благодаря такой, в общем, понятной ревности со стороны почитателей или просто местных книголюбов, практически оказались изъятыми из кругооборота европейской мысли.

Значительное влияние на идеи Карсавина оказал В. С. Соловьев, особенно его «Чтение о Богочеловечестве», а также славянофилы. Будучи историком религиозной жизни Западной Европы, Карсавин не только не увлекся этой историей, но, наоборот, подобно славянофилам, сильнее оттолкнулся от Запада. «История,– писал Карсавин,– должна быть Православной». Карсавин – историк, ему близки судьбы человека в его постоянной зависимости и связи с тем, что «над» ним (Бог, Вечность, «Все»), и тем, что «под» ним (природа, временность, уносящая все в «ничто»)…

Из русских философов Л. П. Карсавин особенно ценил А. С. Хомякова, Ф. М. Достоевского и С. Л. Франка. В отношении раннехристианских учений надо говорить не о влиянии, а о сознательной опоре на святоотеческую традицию, причем, не на патристику вообще, а конкретно, на труды св. Григория Нисского и св. Максима Исповедника.

«В религии,– пишет Л. П. Карсавин,– деятельность неотделима от познания, в ней все до последней йоты жизненно, и каждой догматической ошибке, какою бы ничтожною она ни казалась, соответствует моральный грех» («Восток, Запад и Русская идея»).

«В христианском учении,– говорил Карсавин,– нам дана абсолютная истина. Она дана нам в выражении, которое не может быть ни дополнено, ни улучшено, ни изменено. Мы обладаем знанием последним и законченным, но несовершенны в самом обладании».

«В Господней Молитве мы вместе с Христом исповедуем наше Богосыновство. Не иносказательно говорим мы «Отче наш», а буквально заявляем себя сынами Бога. Нас не должна смущать наша тварность и наше ничем не преодолеваемое несовершенство. Христос знал, чему учил.
Бог творит человека затем, чтобы человек свободно от Него родился и был принят в единство Сына Божия».

Живя в Литве, Карсавин редактировал академические издания, издал свои книги на русском языке «О личности» (1929 г.) и «Поэма о смерти» (1931 г.). На литовском языке опубликовал работу «Теория истории» (1929 г.), фундаментальное пятитомное исследование «История европейской культуры» (1931–1937 гг.), несколько десятков статей по средневековой философии и теологии в «Литовской энциклопедии» и журналах.

Бывший студент Льва Платоновича рассказывал, что тот ходил на занятия в университете с чемоданом, в котором были исторические книги, альбомы по искусству. Так он старался образовывать студентов, передавать знания, которыми обладал. Он обладал феноменальной памятью и гигантской эрудицией. Он был ученым с мировым именем, ведь и в Литву-то его пригласили именно потому, что молодое литовское государство надо было строить на каких-то принципах. А на каких? Было решено вернуться к истокам, ведь Литва в средние века была могущественной державой. Карсавин же являлся одним из самых крупных авторитетов по средневековью в современной ему науке.

***

В 1940 году после установления в Литве советской власти столица республики была перенесена в Вильнюс, и туда же вскоре переносится Литовский государственный университет. Еще перед этим Л. П. Карсавин перевез свою семью из Франции в Литву и теперь поселяется в Вильнюсе всем домом, за исключением средней дочери, Марианны Львовны, вышедшей замуж за П. П. Сувчинского и оставшейся в Париже.

С переводом гуманитарного факультета университета в Вильнюс он стал профессором Вильнюсского университета, где и провел годы войны, не вступая в сотрудничество с немецкой властью, содействуя спасению евреев из вильнюсского гетто. С 1941 года одновременно преподавал в Художественном институте. Короткое время работал в Художественном музее. О времени немецкой оккупации Л. П. Карсавин позднее в письме к Б. Ч. Скржинской пишет: «…при немцах не преуспел, так как был против них. С самых первых дней был уверен в торжестве России и хотел с ней воссоединиться».

После освобождения Литвы от немецкой оккупации, НКВД установил негласный контроль за Карсавиным. Честный ученый, в своих лекциях он открыто говорит о своем отношении к советскому строю, говорит, что социализм – это компиляция. НКВД начинает следить за ним. В среду студентов внедряется информатор. Журналист Ирина Арефьева, используя материалы архивов, опубликовала ряд статей, в которых она исследует дело «Алхимика» (так звучало имя Льва Карсавина в доносах). Поначалу Карсавину частично оставили возможность преподавать, и даже дали возможность подтвердить профессорское звание. Но затем он был уволен из университета.

В 1944 году его назначили директором Вильнюсского художественного музея. В 1946 году Карсавин был уволен из университета советскими властями. Оставив университет, он читает лекции в Художественном институте по истории западноевропейского искусства и истории быта. Он пытался возобновить контакты с российскими учеными, совершил поездки в Ленинград и Москву, однако найти работу в России не удалось.

Остается удивляться, что «органы» так долго «не замечали» – с 1944 по 1949 годы, не трогали Карсавина, за спиной которого было едва не расстрельное участие в высших идеологических органах евразийского движения. Вильнюсское МГБ лишь аккуратно подшивало секретные донесения в Наблюдательное дело «Алхимика». Уже давно, еще до Второй мировой войны, были либо расстреляны, либо отбывали большие сроки С. Эфрон, П. Арапов, Н. Клепинина и многие из тех, кто, побывав в евразийской организации, в патриотическом порыве вернулись в СССР. С арестом еще одного основного идеолога-евразийца П. А. Савицкого, после освобождения Праги от фашистов и помещением Петра Александровича в воркутинский лагерь смертоносный маховик получил импульс для нового витка Дела о евразийцах. Савицкий, доведенный до отчаяния своим бедственным положением, разослал письменные просьбы к бывшим соратникам.

После этого режим наблюдения за «литовским Платоном», как называли Карсавина в Литве, был многократно усилен. Его наблюдательное дело стало стремительно распухать доносами осведомителей, скрывшихся за секретными псевдонимами всевозможных «Ганелиных», «Тургеневых», «Спецкоров», «Философов»… В 1947 году началась буквальная травля преподавателя университета.

В 1944–49 годы он являлся директором Вильнюсского Художественного музея и преподавал в Художественном институте, где читал курсы истории быта и истории костюма. Когда над ним нависла угроза ареста, он понимал, что к нему, как к директору музея, как к администратору, будут какие-то просьбы со стороны подчиненных, а его не будет на месте. Тогда он взял бумагу и поставил свою подпись на пустых листах, проявив тем самым полное доверие к своим сотрудникам. Эта подпись – еще один штрих к его портрету. Люди, которые были связаны с ним в тот период, говорят, что его деятельность просто неоценима. Лев Карсавин обладал громадным опытом и знаниями, чтобы систематизировать то, чем владел этот музей.

Один из литовских деятелей культуры сказал такие слова: «Карсавин был личностью, которая влияла на жизненный выбор». Люди, которые соприкоснулись когда-либо с Карсавиным, обязательно пересматривали что-то в своей жизни. Поэтому, когда наши учащиеся прикасаются к наследию Карсавина, изучая его биографию, знакомясь с его произведениями, я вижу, что они меняются. Здесь не нужно ничего доказывать. Они начинают глубже смотреть на свою жизнь, на свое образование и на многие другие основополагающие, фундаментальные в жизни вещи.

Арест старшей дочери Ирины в 1948 году заставил его горько пожалеть о принятом решении остаться в Советской России. А ведь раньше, перед занятием Вильнюса Советской Армией его, имевшего клеймо высланного по личному указанию Ленина, близкие и друзья убеждали покинуть Литву. Но Лев Платонович явно недооценил опасность и отказался от повторной эмиграции. Впрочем, можно сказать, что свой выбор он сделал абсолютно сознательно и, как свидетельствовала его дочь Сусанна Львовна, однажды оборвал все уговоры напоминанием о судьбе Бруно. Позже, в лагере, он не случайно скажет Николаю Николаевичу Пунину:
– Чтобы что-либо понять в свой судьбе, надо поставить самый главный вопрос: «Почему я этого захотел?»

Вместе с тем Карсавин продолжал философскую работу. В эти годы им написаны и по-русски, и по-литовски важные сочинения, посвященные философии времени и истории; их сохранившиеся рукописи до сих пор не опубликованы. Как и в Петрограде, после октябрьского переворота, его поведение было смелым до безрассудства; он отказывался участвовать в выборах, допускал публично антисталинские высказывания.

Все эти годы и последующие Л. П. Карсавин занят работой, замысел которой без преувеличений можно было бы назвать грандиозным. Он поставил себе задачу написать Всемирную историю, понятую в свете христианской метафизики. «Историческая наука,– пишет он,– осмысляя развитие человечества, осмысляет мир. Но она должна это делать сознательно и может достичь своей цели, лишь излагая действительно конкретную общечеловеческую историю. Моя задача – дать общий (значит абстрактный) обзор этого конкретного процесса». Однако эта работа осталась незавершенной.

Уникальная для того времени работа историка и философа была навсегда прервана… В 1949 году он был уволен из Художественного музея, арестован и обвинен в участии в антисоветском евразийском движении и подготовке свержения советской власти.

Вначале последовал арест старшей дочери Ирины, а через год, 6 июля 1949 года начальник отделения 2-го отдела МГБ Литовской ССР «нашел, что Карсавин Л. П. подозревается в преступлениях, предусмотренных 58-4, 58-10 ст. УК РСФСР и, принимая во внимание, что Карсавин, находясь на свободе, может скрыться от следствия и суда, постановил: мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей. В тот же день свои подписи под постановлением об аресте поставили начальник 2-го отдела ГБ ЛССР и начальник следственной части. 7 июля 1949 года прокурор Литовской ССР санкционировал арест и 9 июля на улице Диджёйи (Большая), дом 17, кв.9 «профессора-историка без определенных занятий» арестовали.

Обвинительный приговор содержит еще одно «внутреннее» обвинение. В нем можно прочитать, что Карсавин вел среди своих знакомых антисоветскую агитацию не позже и не раньше, как именно в 1947–1948 гг. Но до вынесения окончательного вердикта Особого Совещания Льва Платоновича еще ждала вильнюсская тюрьма МГБ № 1.

После проведенных в квартире Карсавиных обысков и изъятий документов и книг, следствие определилось с кратким списком литературы, наличие которой обличало во Льве Карсавине явного врага советской власти. 18 ноября начальник отделения 2 Отдела Следчасти МГБ Литовской ЛССР ст. лейтенант ДАНИЛЬЧЕВ, «рассмотрев следственное дело №16416 по обвинению КАРСАВИНА Льва Платоновича в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-4 и 58-10 ч. 1 УК РСФСР,

НАШЕЛ:

9 июля 1949 года при аресте и обыске Карсавина Платоновича была изъята написанная и изданная им за границей различная антисоветская литература в том числе:

1. «Верьте немецкому информбюро» на немецком языке.
2. «Политическая наука в Германии и Советском Союзе».
3. «Евразийский временник» №2.
4. «О личности».
5. «О началах».
6. «Большевитская предистория».
7. «Литовские архивы /большевитские годы/.
8. «Уроки отреченной веры».
9. «Без догмата».
10. «Европа и Евразия».
11. «Русская мысль».
12. «Советский федерализм».
13. «Евразийский временник» книга 4-я.
14. Журнал «Жиденис».
15. «Советский федерализм».
16. «Смысл жизни».
17. «Россия особый географический мир».
18. «Диологии».
19. Французские журналы «Нынешние времена» и другая реакционная литература и переписка с участниками евразийской организации.

Далее старший лейтенант Данильчев вынес заключение:

«Учитывая, что изъятая литература и переписка см. опись. литер. л. д. 10-12 и фотокопии в особом пакете, изобличают арестованного КАРСАВИНА в принадлежности к евразийской организации и в антисоветской пропоганде. Руководствуясь ст. 67 УПК РСФСР, –

ПОСТАНОВИЛ:

Антисоветскую литературу и переписку, изъятую у арестованного КАРСАВИНА Льва Платоновича приобщить к следственному делу № 16406 в качестве вещественного доказательства.
До решения суда изъятую у КАРСАВИНА литературу, рукописи и другую переписку сдать на хранение в Отдел «А» МГБ Литовской ССР».

29 ноября 1949 года было подготовлено Обвинительное заключение с направлением на рассмотрение Следственного дела № 16416 в Особое Совещание и Постановление о месте отбытия и срока наказания.

В Постановлении о месте заключения значилось, что «Карсавин, будучи выдворенным из Советского Союза за враждебное отношение к Советской власти с 1924 по 1930 год являлся одним из идеологов и руководителей белоэмигрантской организации «Евразия» за границей, ставившей своей целью свержение Советской власти и установление в СССР капиталистического строя. Находясь за границей, написал и издал большое количество книг и статей, в которых клеветал на советский строй, политику ВКП (б) и Советского правительства. Пересылал в СССР антисоветскую – евразийскую литературу. Проживая в г. Вильнюсе в 1947–48 годах вел среди знакомых антисоветскую агитацию». Через три дня зам. министра госбезопасности ЛССР утвердил это постановление без суда, из которого следовало: «Карсавина Льва Платоновича направить для отбытия срока наказания в Особый лагерь МВД СССР».

Однако допросы продолжались. Были испытаны все средства. Отменяли и давали свидания с женой. Шантажировали судьбой Ирины, уже отбывающей десятилетний срок в мордовском лагере.

Никакого суда Лев Платонович Карсавин не дождался. Почти год провел он в Вильнюсской тюрьме в полной неопределенности. 4 марта 1950 года обычное для того времени подобие судебного органа – Особое Совещание при Министерстве Государственной Безопасности Союза ССР – приговорило: исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет. Статьи и обвинения не изменились. Приговор Карсавину объявили все тем же днем – 20 апреля 1950 года, хотя еще раньше – 21 марта уже был оформлена «путевка», только не в жизнь, а на смерть. Спецнаряд передавал почти 70-летнего больного туберкулезом осужденного Л. П. Карсавина, «годного к легкому труду» в распоряжение начальника лагеря 9/СО-4225 с пометкой «В сопровождении усиленного конвоя».

Как ни трудно об этом вспоминать, но Ирина Львовна Карсавина некоторое время была секретным осведомителем МГБ Лит. ССР под агентурным именем «Галина». Впрочем, из относительного благополучия нашего времени нельзя строго судить многих тех, кто в атмосфере смертельной борьбы с фашизмом давал согласие на сотрудничество с органами государственной безопасности. Что же касается «Галины», то основным внешним мотивом и причиной ее вербовки была работа в качестве машинистки-стенографистки в Английском посольстве в Каунасе с января 1939 до марта 1940 года. Когда же Ирина Львовна догадалась, что реальной причиной интереса к ней у чекистов был ее родной отец, она устроила скандал и под предлогом обострения давней нервно-психической болезни попробовала отказаться от сотрудничества. В результате ее арестовали на основании собственноручных донесений двухгодичной давности о полученной в 1946 году посылке от сестры Марианны и ее мужа П. А. Сувчинского. В ней, среди прочего было несколько номеров журналов «Новые времена» со статьями Ж.-П. Сартра, что и было квалифицировано как распространение антисоветской литературы.

Позже, находясь уже в мордовских лагерях, Ирина Львовна продемонстрировала в своих письмах к матери и сестре удивительную выдержку и редкую способность спокойно переносить самые тяжелые испытания.

Неожиданные обстоятельства и обстановка не только не сломили Льва Платоновича, но лишь повернули его мысль в новом направлении. После долгого перерыва он решительно возвратился к философскому и даже теологическому творчеству. В долгом одиночестве тюремной камеры Лев Платонович создал свой «Венок сонетов» – 210 строк сложной стихотворной формы и оточенной мысли. Сосредоточенность личных духовных размышлений у Карсавина сочетается с бескомпромиссным христианским взглядом:

… Безмерная в тебе сокрыта сила,
Являешься в согласьи и борьбе
Ты, Свет всецелый,
Свет без тьмы в Себе.
….
Ты беспределен: нет небытия.
Могу ли в тьме кромешной быть и я?

Поэт и мыслитель поставил в центр этих богословских стихов свою центральную идею:

И Жизнь-чрез-Смерть встает пред слабым взором,
Что все двоит согласьем и раздором.
Единая в них угасает сила,
Разъята мною. Но в себе она
Всегда едина и всегда полна.
И тьма извне ее не охватила.

Это спокойное принятие своей смерти Лев Платонович Карсавин сохранил до самой своей кончины. Спустя четверть века после нее, описывая последние часы своего Учителя в стенах барака для умирающих в инвалидном лагере в Абези, Анатолий Анатольевич Ванеев напишет: «Ни разу, и ни по какому поводу не показал он неудовольствия, ни разу и никому не сказал о своих страданиях, хотя болезнь, должно быть, мучила его жестоко».

Ванеев, ставший душеприказчиком Карсавина, донесет до нас удивительное свидетельство о последних словах своего Учителя: «Я был готов к тому, что мне здесь будет плохо. Но Бог дал мне умереть среди близких и родных». Затем, опять недолго помолчав, он сказал: «Всю жизнь я ходил около истины. А теперь всё так просто».

«Любовь – жизнь, но она – больше, чем жизнь, противостоящая смерти: она и жизнь, и смерть для другого, высшее их единство». – Л.Карсавин, «Noctes Petropolitanae», Петербург, 1922 г., с.78.

Как рассказала Сусанна Львовна, на одном из редких и коротких дозволенных встреч с женой Лидией Николаевной Карсавин, сообщил, что «человек видит свою судьбу после смерти, но неясно, словно сквозь мутное стекло. И тело мое еще потревожат». (Карсавин явно отсылал здесь к строке Первого Послания апостола Павла к Коринфянам: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (1 Кор. 13, 12).

Еще в тюрьме Карсавина открылась болезнь, свойственная многим петербуржцам. Направить семидесятилетнего человека в таком состоянии в Приполярье было равносильно смертному приговору. Но у тюремного врача было много более важных обязанностей. Он старательно перечислил в анкете всех родственников, даже умерших родителей и пришлепнул два обязательных штампа – «Санитарную обработку прошел» и «Эпидемических заболеваний нет». После этого вместе с прочими осужденными Карсавин в декабре был погружен в товарный вагон и направлен с ленинградским этапом в Абезь, когда-то центр гигантского строительства дороги на Воркуту под условным наименованием «501-я Стройка Транс-Сибирской магистрали».

В марте 1950 года Л. П. Карсавин был приговорен к десяти годам ИТЛ. Предварительно с группой литовцев он попал во внутреннюю тюрьму Ленинграда, откуда их этапом направили в инвалидный лагерь Абезь. В этом заполярном лагере находились многие известные люди. Здесь он встретился с мужем Анны Ахматовой – Н. Пуниным.

ОН НЕ ДАЛ СЕБЯ СЛОМИТЬ
(В ГУЛАГОВСКОЙ АБЕЗИ)

Абезь – это железнодорожная станция и поселок неподалеку от северного полярного круга в автономной республике Коми. Поселок Абезь основан в 1942 году как станция на железнодорожной ветке до Воркуты. В Ижемском диалекте языка Коми «абезь» – неряха, неряшливый.

Еще в 1932 году в Воркуту стали постоянно отправлять многочисленные этапы заключенных, и с той самой поры в Коми, в деревеньке Абезь возник первый сталинский лагерь, предназначенный для тех, кто по возрасту или по состоянию здоровья был непригоден для работы в каменноугольных шахтах Инты.

Инвалидный («санитарный») лагерь был рассчитан на 5 тысяч человек, однако по данным на 28.10.1951 в нем насчитывалось 11513 заключенных. Абезьский лагерь уже был полон людьми, но продолжали приходить поезда, привозившие пополнение, и недоставало жилых помещений, которые могли бы вместить новоприбывших. Поэтому очень важной была проблема превращения в жилища обветшалых построек, оставшихся от прежнего поселка, а две бригады – строительная и техническая, которые этим занимались,– имели, таким образом, постоянный объект работы внутри лагеря и пользовались некоторыми привилегиями. Поэтому же наиболее влиятельными из числа заключенных были главный строитель и главный инженер, которые, однако, находились в отношении соперничества и не ладили между собой.

В отличие от обыкновенных исправительно-трудовых лагерей, заполненных главным образом людьми, осужденными за уголовные преступления, абезьский лагерь относился к Особым, предназначенным для осужденных по политическим статьям. Здесь полагался более строгий режим содержания заключенных. Этому соответствовал и самый вид лагеря: многорядное ограждение из колючей проволоки вместо обычных деревянных заборов, прямоугольные лоскутки с номерами на спинах людей, решетки из толстых прутьев на окнах жилых бараков, двери которых на ночь запирались извне на замок, превращая барак в тюрьму.

Абезьский лагерь существовал с 1932 года по 1959 гг. До 1952 года захоронения производились в общих рвах. Каждый ров был рассчитан на 50 умерших. К зиме рвы готовили заранее; тела умерших сбрасывались в ров и присыпались снегом, а по весне, когда почва немного оттаивала, рвы засыпали землей. С 1952 года начали хоронить в индивидуальных могилах. В 1947–1949 годах умерших хоронили раздетыми или заворачивали тела в простыни; в 1950–1952 годах – в гробах, сколоченных из горбыля. На месте захоронения устанавливали столбик с приколоченной к нему табличкой, на которой химическим карандашом записывался шифр захоронения.

***

Господь хранил Карсавина и в лагере. С открытой формой туберкулеза он попал в Стационар лагерной больницы. Первые два-три дня Карсавин просто отдыхал в этой обстановке. Больничные стены были защитой от наиболее грубых сторон лагерной жизни. Любая часть тюрьмы есть все та же тюрьма, но в образе Стационара это была тюрьма, смягченная снисхождением к больным. Стационар успокаивал обыкновенной больничной устроенностью и умеренностью тона врачей в обращении их с больными. Карсавин сказал как-то, что и он чувствует себя попавшим, подобно Ионе, в некое чрево, таящее угрозу сдавить и переварить, но это чрево на первых порах обнаружило почти филантропические свойства.

В Стационаре отбывал свой срок санитарным врачом выпускник иезуитского колледжа Владас Шимкунас, регистратор лагерной Санчасти Николай Сергеевич Романовский* и другие люди, понимающие масштаб и значение личности Льва Платоновича. В особенной степени благодаря неизмеримым заботам Шимкунаса с первого до последнего дня лагерной жизни Карсавин был окружен возможными благами и даже получил возможность писать свои теологические и философские работы.
* Николай Сергеевич Романовский, принявший в 1933 г. тайный монашеский постриг, с 1946 по 1954 год отбывал заключение Абезьском лагере. Мы публикуем его портрет. Рисунок выполнен в 1954 г. в Инте художником А. П. Арцыбушевым, бывшим заключенным Воркутинского лагеря.

Через некоторое время провидение привело в стационар человека по имени Анатолий Анатольевич Ванеев, которому суждено было стать благодарным учеником Карсавина. Ванеев попал в этот лагерь еще молодым человеком. Встретившись там с Карсавиным и поняв, что это крупный ученый и замечательный человек, он просит, чтобы Лев Платонович читал ему лекции по истории религии и философии. Из лагеря Ванеев выходит философом, благодарным учеником и последователем Карсавина.

Впоследствии А. А. Ванеев написал книгу, которая называется «Два года в Абези». Анатолий Анатольевич Ванеев оказал нам бесценную услугу, написав эту книгу. Благодаря его свидетельству мы знаем, что именно происходило с Карсавиным в лагере.

Чем Лев Платонович занимался в лагере? Во-первых, он читал лекции. Вокруг него образовался кружок заключенных, где обсуждались темы искусства, философии, религии. Окружающие даже шутили, что он «создал лево-платоновскую академию». До последних дней его жизнь в лагере – непрерывная самоотдача: медленно умирая от туберкулеза, он не оставлял занятий с учеником, вел духовные беседы со всеми ищущими. В лагерной судьбе Карсавин в значительной мере воплотилась его философия с ключевой идеей приятия жертвенной кончины.

Во-вторых, он писал терцины и сонеты. Они все посвящены его взаимоотношениям с Богом. В текстах, написанных самим Л. П. Карсавиным в лагере, с предельной ясностью раскрывается вся его личность, его мысль, его воля, его молитва в его всецелом доверии Богу, в его вольном приятии надвигающейся смерти. Эти тексты своей исповедальной интонацией напоминают предсмертную беседу Сократа, как бы прозвучавшую с лагерных нар середины XX века.
Еще в тюрьме он заболел туберкулезом, и находился в лагерном изоляторе в ужасных условиях. Заключение подорвало его силы. Ванеев описал в своей книге, как проживал свои последние дни Лев Платонович, как безропотно сносил все лишения и грубость санитаров лагерного лазарета, как, угасая, продолжал творческую работу, создав более 20 религиозно-философских сочинений, в числе которых произведения философской поэзии: венок сонетов, крупный цикл терцин, которые сохранились до наших дней и изданы отдельной книгой. Некоторые из этих сочинений попали в западную Европу и были опубликованы в №№ 104–105 журнала «Вестник Русского студенческого христианского движения» в Париже (1972 г.).

А. А. Ванеев вспоминает о том, как работал Лев Платонович над своими сочинениями: «В это время Карсавин устраивался, полусидя в кровати. Согнутые в коленях ноги и кусок фанеры на них служили ему как бы пюпитром. Осколком стекла он оттачивал карандаш, неторопливо расчерчивал линиями лист бумаги и писал – прямым, тонким, слегка дрожащим почерком. Писал он почти без поправок, прерывая работу лишь для того, чтобы подточить карандаш или разлиновать очередной лист бумаги…

Прежде всего, был записан Венок сонетов, сочиненный на память в следственной тюрьме. Стихотворная речь оправдывает себя не только с точки зрения удобства для запоминания. Условность стихотворной формы, размер, структура сонета и пр. стесняют свободу фразы, но вместе с тем освобождают речь от других условностей, например от необходимой в прозе досказанности, приведения высказываний во взаимосвязь и т.п. В стихах же мысль передается как в доверительном разговоре, где непосредственность выражения адресована непосредственности восприятия.

Закончив работу над сонетами, Карсавин продолжил стихотворное выражение своих идей в терцинах, после чего написал комментарий к своим стихам. Это была любопытная авторская находка: через самокомментирование происходит как бы встреча с самим собой, открываются необычные возможности для выражения мысли. Затем Карсавин написал ряд статей.

Стихи Карсавина являли пример такой сосредоточенности, которой хватило бы, чтобы заполнить целую жизнь».

КОНЧИНА Л. П. КАРСАВИНА

Отец Петр – православный священник из числа заключенных, трижды пообещал исповедать умирающего философа, но так и не пришел. И тогда Карсавин, зная, что умирает, предложил Ванееву, выслушать его последнюю исповедь. В таких обстоятельствах церковный канон вообще разрешает обойтись без священника. Любой православный верующий христианин в отношении умирающего может взять эту обязанность на себя. Но Ванеев, по его собственному признанию, не сознавал себя готовым к такой роли. Вместе с Шимкунасом они настояли на приходе католического священника,– и Карсавин уступил.

По завершении исповеди пришедший священник утешительно надел на шею Карсавина поверх православного креста распятие, исполненное в католической традиции. Это послужило впоследствии поводом для рождения легенды о переходе Льва Платоновича в лоно Римской Церкви.

Из воспоминаний А. А. Ванеева о последних днях жизни Льва Платоновича:

«В 1951 году православная Пасха была 29 апреля. В этот день два священника, отец Иван и отец Феодот, пришли в Стационар поздравить Карсавина с Великим Праздником и принесли ему небольшой дар — кусок кулича и яйцо, все это было завернуто в беленькую домашнюю салфетку. Карсавин был весьма тронут. Приход священников был и знаком личного внимания, и актом церковного общения.

Николай Сергеевич Романовский, когда я спросил у него, правда ли, что Карсавину в Центральной больнице будет лучше, чем у нас, сказал, что такие разговоры – чистый камуфляж. Карсавина отправили туда потому, что считают его погибающим больным и не хотят, чтобы в отчете по нашей Санчасти появилась смертность.

Месяца два спустя после отъезда Карсавина в Центральную больницу от него оттуда пришло письмо. Оно было написано по-литовски. Вот текст перевода.
«В отношении здоровья мне здесь, несомненно, лучше. А здоровье мое вот какое. Аппетит у меня лучше, больше ем и выгляжу чуточку крепче. Но процесс протекает интенсивно. Температура колеблется от 36,5° (редко) до 37,2° и даже до 38°. Доктора утверждают, что с таким туберкулезом можно долго жить, они называют его фиброзным и продуктивным. Один мне обещал даже 100 лет, но, конечно, бесстыдно соврал. Однако условия жизни довольно-таки тяжелые. В моем бараке и «палате» хозяйничают «блатные» (правда, еще сравнительно посредственные), которые терроризировали даже пугливого врача. Эти люди все время шумят, хохочут, бегают, сквернословят и больницу превратили в корчму. При удобном случае воруют. Вначале они и разные завистники наделали мне немало пакостей. Но сейчас все успокоилось. Только я убедился, что лагерь выявляет сквернейшие качества человека, превращает его в животное. Литовцев мало. Это искренние люди, которые по отношению ко мне проявляют очень большую заботу. Но моя интеллектуальная работа и духовная жизнь их, в сущности, не интересует. Читать нечего. Из этого сделал соответствующие выводы. Сосредоточился и, не имея сил более лежать без работы, написал «Критику рефлексологии» (по-русски), а также «О духе и теле» и «О совершенстве (по-литовски) – сам не знаю, для чего. Это мой отчет. До свиданья. Приветы.
27 мая 1952 года».

– Карсавин в очень плохом состоянии,– сказал Шимкунас.
– Что значит – плохом? – спросил я.
– Карсавин, умирает,– был ответ,– у него миллиарный туберкулез. Это значит, туберкулезными палочками поражены не только легкие, но и другие органы. Может быть, вы заметили изменение в его голосе? Это оттого, что процесс распространился на гортань.
– А сам Карсавин,– спросил я,– знает, каково в действительности его состояние?
– Конечно, знает,– сказал Шимкунас,– он не может не знать о том, каково в действительности его состояние, т.к. находится и изоляторе для умирающих.
– Это барак, куда больных туберкулезом отправляют умирать,– сказал Шимкунас,– там практически уже не лечат, а только по возможности облегчают страдания. Кто попал туда, живым уже не выходит. Когда наступит конец – это вопрос времени. Сколько времени осталось Карсавину, точно не скажу, может быть, месяца два-три, а может быть, и меньше.

В этой обширной палате Карсавин был устроен почти обособленно. Его кровать, приставленная к перегородке, за которой была комната врача, занимала угол, а соседняя кровать, на которой я сидел, была вообще не занята и так оставалась незанятой на протяжении всего последующего времени. Рассматривая помещение, я обратил внимание на какое-то непонятное сооружение у противоположной стены барака Там несколько пустых кроватей были разгорожены фанерными щитами так, что каждая стояла в отдельной кабине. Карсавин, увидев, что я разглядываю эти кабины, объяснил их назначение: туда кладут умирающих, чтобы вид их агонии не пугал их соседей.

Однажды, заметив, что на Карсавине не было нательного креста, и подумав, что ему, может быть, хотелось бы иметь крест, я решился предложить ему свой. Карсавин сказал на это:
– Вы угадали мое желание. Мне, действительно, хотелось иметь нательный крест, но неоткуда было его взять. А как же я вас оставлю без вашего креста?
Я сказал, что этот крест сделал я сам и оттого мне тем более приятно, если Карсавин возьмет его в подарок. Себе я сделаю другой. Я снял с себя свой нательный крест, который был на шнурке, потемневшем от соприкосновения с телом. Крест был из свинца. Сделанный около года назад, он уже потерял прямизну линий, и вырезанное на нем распятие уже несколько стерлось.

Карсавин подставил голову, и я надел на него шнурок с крестом, который отныне останется на нем на весь остаток дней жизни, и посмертно будет лежать вместе с ним в земле.

Однажды, вызвав меня, Шимкунас, пока мы прогуливались за торцевой стеной нашего барака, сперва спрашивал меня, скоро ли ожидается операция и не приобрел ли я за это время еще новых знакомых, а потом сказал:
– Карсавин внешне довольно бодр, но процесс распространяется неумолимо. Дни его сочтены. Кстати, вы не говорили с ним о том, что пришло время пригласить священника для последнего напутствия?

Что было мне написать? Нужны были слова, которыми выразилась бы значительность личности Карсавина и которые были бы словами прощания с ним. Вот какой вышла, насколько помню, тайная эпитафия.

«Лев Платонович Карсавин, историк и религиозный мыслитель. В 1882 г. родился в Петербурге. В 1952 г., находясь в заключении в режимном лагере, умер от миллиарного туберкулеза. Л. П. Карсавин говорил и писал о Тройственно-Едином Боге, Который в непостижимости Своей открывает нам Себя, дабы мы чрез Христа познали в Творце рождающего нас Отца. И о том, что Бог, любовью превозмогая Себя, с нами и в нас страдает нашими страданиями, дабы и мы были в Нем и в единстве Сына Божия обладали полнотой любви и свободы. И о том, что само несовершенство наше и бремя нашей судьбы мы должны опознать как абсолютную цель. Постигая же это, мы уже имеем часть в победе над Смертью чрез смерть. Прощайте, дорогой учитель. Скорбь разлуки с вами не вмещается в слова. По и мы ожидаем свой час в надежде быть там, где скорбь преображена в вечную радость».

У него заранее был припасен флакон из темного стекла. Свернув лист с тайной эпитафией в плотный рулончик, Шимкунас вложил этот рулончик во флакон и при мне накрепко закрыл флакон завинчивающейся крышкой.

Возложенная на меня часть дела была завершена. Мы попрощались, и я пошел к себе в барак хирургического отделения. А Шимкунас, положив флакон с запиской в карман халата, пошел в прозекторскую, где ему предстояло выполнить взятую на себя обязанность.

В акте вскрытия, в этом акте врачебной некромании, флакон из синего стекла был вложен в разрезанный труп. С этого момента и навеки прах Карсавина имеет в себе памятник, стеклянная оболочка которого способна противостоять гниению и разложению, сохраняя написанные – не золотыми буквами на камне, а обычными чернилами на бумаге – слова свидетельства о человеке, останки которого захоронены в земле безымянной могилы.

Захоронение тела Карсавина было произведено только на третий день. Команда из четырех человек, специально содержащихся при больнице для такой работы, погрузив ящик с телом на тележку, вывезла его из лагеря на кладбище. Среди четырех был литовец, которому Шимкунас поручил позаботиться о том, чтобы могильная яма была не слишком мелкой, и чтобы на месте захоронения был сделан заметный холмик. В этот холмик воткнули палку с дощечкой, на которой был номер: П-11.

В тот день в хирургическом отделении кому-то из больных отрезали ногу. Отрезанные части тела захоранивают на том же кладбище. Чтобы не хоронить эту ногу отдельно, ее положили в гроб Карсавина.
Карсавину все равно. А когда придет время, этот лишний вещественный признак поможет опознать захоронение.
– Повезло же кому-то,– сказал Пунин,– хоть одной ногой лежать в гробу вместе с Карсавиным.
А ведь бывший владелец этой ноги, вероятнее всего, никогда и не слышал о нем.
* Пунин учился в Царскосельской гимназии, в которой Иннокентий Анненский был директором. Он был одним из лагерных друзей Карсавина, и находился вместе с ним в Стационаре. «Беседы с Карсавиным,– говорил он,– вспоминаются мне как пир мысли, как оазис среди засохших кактусов». Пунин умер, немногим более года пережив Карсавина.

Кладбище это расположено в стороне от поселка. Оно состоит из множества холмиков, на которых не написаны ничьи имена. Вокруг кладбища – плоская однообразная тундра, безвидная земля. Больше всего здесь неба. Ясная голубизна с прозрачно белеющими облачками охватывает вас со всех сторон, красотою небес восполняя скудость земли».

***

Представьте себе эти похороны в Абези: Полярный круг, замерзшая земля. Лом разогревается над костром и им долбится земля для могилы.

Гроб для земляка сделали литовцы, покрасили доски марганцовкой, похоронили вместе с подаренным католическим крестом под столбиком с номером П–11 на лагерном кладбище Абези. Этот чудом сохранившийся столбик профессор Шаронов привез Сусанне Львовне Карсавиной. Литовцы посадили над могилой ель…

МЕСТО ЗАХОРОНЕНИЯ Л. П. КАРСАВИНА

В 1989 году в результате многолетнего поиска В. И. Шаронова на чудом уцелевшем лагерном кладбище близ поселка Абезь было установлено место захоронения Л. П. Карсавина. Это стало возможным благодаря личному архиву Е. И. Ванеевой, вдовы ученика Л. П. Карсавина, в котором сохранилась фотография Владаса Шимкунаса у могилы с литерой «П-11», занесенной в личное дело НКВД Льва Карсавина как литера захоронения, а также свидетельствам бывших заключенных Абезьского лагеря.

В результате поисков удалось обнаружить две отдельные могилы с елями и под ними столбики с литерами «Д-40» и «П-11». Это без сомнения была могила Льва Платоновича Карсавина, деревянную табличку и даже воткнутый в землю колышек спасли от потоков воды и гнили лапы выжившей в тундре ели.

Все, кому известны обстоятельства установления места захоронения Льва Платоновича Карсавина, в один голос говорят о чуде. Это действительно так. Только чудом и можно объяснить то, как расступилась темная, дурная бесконечность ГУЛАГовских безымянных погостов перед усилиями людей, мечтавших о том, чтобы увековечить память Карсавина. Крест, установленный в далекой приполярной тундре близ небольшой станции Абезь в Коми АССР, мемориальная доска на нем, свидетельствуют, что это свершилось. И все-таки это чудо!

Панихиду в день обретения могилы назначили на 16 часов. Ее служил иеромонах Трифон (Плотников), настоятель Возненсенской церкви села Ыб, Республика Коми.

Эта могила среди миллионов и миллионов теперь будет духовно врастать во всю бескрайность боли и скорби, станет местом глубочайшего покаяния. Этого праха недоставало всему духовному строю Севера, где много-много «испытали поругания и побои, терпели недостатки, скорби, озлобления…» (Евр. 11, 36–37).

29 сентября 1989 года на кладбище Абези был открыт первый памятный знак, общий для всех похороненных здесь заключенных,– четырехугольная пирамида из листового железа, на вершине которой укреплены венок из колючей проволоки и деревянная табличка с надписью: «Невинным жертвам репрессий 30–50 годов. Вечная память. Вечный покой». 12 августа 1990 года в память о литовских политзаключенных Абезьского лагеря перед входом на поселковое кладбище был установлен монумент «Пылающий крест» – металлическая конструкция, укрепленная на высоком бетонном постаменте.

Были и те, кто единственный след – этот свет
Над мерзлотою, над тундрой, где мощи хранятся;
На деревянных табличках, ни даты, ни имени нет –
Будут теперь номера вписаны в святцы.

Так и ушли, и ушли не оставив имен,
Как вероятно, молитва уходит на небо:
Авторства нет, но отслужена светлая треба,
Автора нет, но и лагерь и край осиян.

(Елена Пудовкина)
г. Ленинград

АРГУМЕНТ ДОЧЕРИ – ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ АРГУМЕНТ

В 1990 году в Литве у лидеров «Саюдиса» возникла идея перенесения останков Карсавина в Вильнюс. Дочери Карсавина Сусанна и Марианна высказались против такой идеи. Сусанна Львовна сказала: «Он всегда был русским… Пусть же он лежит там, куда закинула его судьба».

***

В лице Л. П. Карсавина русская религиозная мысль имеет одного из оригинальнейших религиозных философов XX столетия. Однако сказать о нем только это – означало бы сказать о нем не всё. В его религиозно-философских произведениях следует видеть выход догматического сознания на пути исповедничества.

«Средой, отвечавшей его натуре, вместе с академичной и артистичной, петербургской, византийской, барочной, были академические и отчасти художественные круги в их светской и интеллектуальной верхушке, а наиболее созвучною ролью была … роль учителя мудрости и одновременно светского человека. И это значило, что своим миром мог быть для него Петербург Серебряного века – и едва ли что-нибудь еще на земле» (Хоружий, 1989).

СОЧИНЕНИЯ Л. П. КАРСАВИНА

Очерки религиозной жизни в Италии XII–XIII вв. СПБ. 1912.
Монашество в средние века. СПб. 1912.
Основы средневековой религиозности… СПБ, 1915, СПб., Алетейя, т. 2. 1997.
Культура средних веков. СПБ – М., 1914.
Католичество. Петроград, 1918.
Введение в историю. Петроград, 1920.
Восток, Запад и русская идея. – Петроград, 1922. – 80 с.
Путь православия. Берлин, 1923.
Д. Бруно. Берлин, 1923.
Философия истории. Берлин, 1923.
О началах. Берлин, 1925.
Св. отцы и учители Церкви (раскрытие Православия в их творениях) / Предисл. и коммент. С.В. Мосоловой. – М.: Изд-во МГУ, –1994 [11]. – 176 с.
Ответ на статью Бердяева об евразийцах. // Путь. – 1926. – № 2. – С. 124–127.
Апологетический этюд. // Путь. – 1926. – № 3. – С. 29–45.
Об опасностях и преодолении отвлеченного христианства. // Путь. – 1927. – № 6. – С. 32–49.
Пролегомены к учению о личности. // Путь. – 1928. – № 12. – С. 32–46.
Perí archon. Ideen zur christlichen Metaphysik. Memel, 1928.
О личности. (Каунас), 1929.
Евразийство и монизм. Евразия, Париж, № 10, 26 января 1929.
Поэма о смерти, 1931.
Europos kultūros istorija. Kaunas, 1931–1937.
Государство и кризис демократии. Новый мир, № 1. 1991.
Святой Августин и наша эпоха. // Символ. – 1992. –№ 28. – С. 233–241.
О личности. В кн.: Религиозно-философские сочинения. М., Ренессанс, т.1. 1992.
Философия истории. СПб., Комплект. 1993.
Noctes Petropolitanae. В кн.: Малые сочинения. СПб., Алетейя. 1994.
О началах (Опыт христианской метафизики). Соч. СПб., Ymca-Press, т.6. 1994.
Церковь, личность и государство. В кн.: Малые сочинения. СПб., Алетейя. 1994.
Noctes Petropolitanae. В кн.: Малые сочинения. СПб., Алетейя. 1994.

БИБЛИОГРАФИЯ

Ванеев А. А. Два года в Абези. В память о Л. П. Карсавине. – Брюссель. Жизнь с Богом. La Presse Libre, 1990.
Карсавин Л. П. Письмо к Л. Н. Карсавиной и дочери Сусанне. 21 февраля 1951. В кн.: Архив Л. П. Карсавина. Вильнюс, Вильнюсcкий Университет, вып. I, c.104, 2002.
Хоружий С. С. Карсавин и де Местр. Вопросы философии, № 3, c.81, 1989.
Хоружий С. С. Жизнь и учение Льва Карсавина // С. С. Хоружий. ПОСЛЕ ПЕРЕРЫВА. ПУТИ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ. – СПб., Алетейя, 1994.
Карташев А. В. Лев Платонович Карсавин (1882–1952). В кн.: Малые сочинения. СПб., Алетейя. 1994.
Штейнберг А. Лев Платонович Карсавин. Приложение 2. В кн.: Малые сочинения. СПб., Алетейя. 1994.
Владимир Шаронов. «Он всегда был русским…» – в Специальном приложении к газете – «Русская мысль», (Париж, № 3828, 18 мая 1990 г.)
Владимир Шаронов. Он поэтически предвидел судьбу… Книга «Джордано Бруно» как скрытая исповедь Льва Карсавина. РУСОФИЛ. 2015.
Владимир Шаронов. «Он всегда был русским». История установления места захоронения Льва Платоновича Карсавина.
Владимир Шаронов. Джордано Бруно как творческая исповедь и пророчество Льва Карсавина.
Архив Л. П. Карсавина. Вып. I: Семейная корреспонденция. Неопубликованные труды, составление, предисловие / Комментарий П. И. Ивинского. – Вильнюс: Vilniaus universiteto leidykla, 2002.
Архив Л. П. Карсавина. Вып. II: Неопубликованные труды. Рукописи / Составление, вступит. статья, комментарий П. И. Ивинского. – Вильнюс: Vilniaus universiteto leidykla, 2003.
Библиография трудов Льва Карсавина / Изд. Александра Клементьева. Предисл. Никиты Струве. – Париж: Ин-т славянских исследований, 1994.
Ласинскас П. Лев Карсавин. Универсальная личность в контекстах европейской культуры. – М.: Изд-во Ипполитова, 2011.
Мелих Ю. Б. Философия Всеединства Карсавина и концепция единого у Плотина // Историко-философский ежегодник, 1997. – М., 1999.
Свешников А. В. Как поссорился Лев Платонович с Иваном Михайловичем (История одного профессорского конфликта)// Новое литературное обозрение. – 2009. – № 96.
Степанов Б. Е. Проблема достоверности в методологии истории культуры Л. П. Карсавина // Достоверность и доказательность в исследованиях по теории и истории культуры. Сб. статей. Кн.1. – М., 2002.
Ястребицкая А. Л. Историк-медиевист Лев Платонович Карсавин (1882–1952). – М., 1991.
Бойцов М. А. Не до конца забытый медиевист из эпохи русского модерна…
Русские философы в Литве: Карсавин, Сеземан, Шилкарский: . — Калининград: Изд-во Рос. гос. ун-та, 2005.