БЛАГОДАТНЫЕ ДАРЫ СТАРЦА ПАИСИЯ
Еще при жизни своей старец Паисий отличался необыкновенным даром пламенной, слезной молитвы, во время которой всегда светлое и благолепное лицо старца еще более просветлялось и одушевлялось внутренним огнем молитвенного чувства. Вот что рассказывает его келейник в составленном им жизнеописании старца: «Однажды, это было еще в Драгомирне, пришел я к нему перед вечерней и хотел постучать в дверь, чтобы узнать, можно ли войти к нему, но так как дверь оказалась открытой, то я, сотворив молитву, вошел прямо в келию. Видя старца лежащим, я поклонился и сказал: «Благослови, отче.» Старец не отвечал. Я взглянул на него и увидел, что лицо у него было как бы огненное, тогда как обычно оно у него бывало белое и бледное.
Меня охватил ужас. Постояв немного, я более громким голосом повторил молитву. Старец и на этот раз не ответил. Я понял, что старец был погружен в молитву, от которой и разгорелось его лицо. Постояв еще немного, я вышел, никому не рассказав о виденном». Спустя много времени тот же самый ученик видел еще два раза лицо старца просветленным во время беседы с братией. Кроме дара молитвы старец в некоторых случаях обнаруживал предвидение будущих событий. Его пророчества напоминают нам черты византийскнх и болгарских мистиков ХIV века.
Так, он предвидел ужасную смерть воеводы Григория Гики. Незадолго до кончины воеводы старец несколько раз видел во сне висящий на волоске над головою воеводы меч. Вскоре после того по приказанию турецкого султана воеводе, действительно, была отрублена голова, о чем старец много плакал. В другой раз старец очень печалился об одном брате из своего общежития и часто напоминал ему об исправлении жизни, но брат не слушал его. Спустя три дня этот брат утонул. Другого брата старец сильно упрашивал не уходить из обители и, наконец, сказал ему со слезами: «Брат, послушай меня,– ты не увидишь того места, куда хочешь идти!». Брат не послушал и на четвертый день умер на пути, о чем старец также много плакал. Бывали по молитвам старца и случаи чудесных исцелений, которые старец по своему глубокому смирению всецело приписывал заступничеству Богоматери.
Кроме этих благодатных даров, старцу были свойственны и многие другие дарования, благодаря которым он успешно выполнял назначенное ему Богом служение на земле. Таковы были: дар премудрости и разума и вместе с тем дар глубокого самопознания, о котором любимейший старцем наставник безмолвия преподобный Исаак Сирин говорит: «Сподобившийся увидеть себя самого, блаженнее увидевшего Ангела»; дар глубокого знания языков греческого и славянского; дар уразумения высокого смысла святоотеческих подвижнических писаний; дар учительства и строительства монашеского общежития; дар совета, которым он правильно и точно, согласно с учением и наставлением святых отцов, предлагал всем требующим полезные наставления, благодаря которым они преуспевали в смирении, терпении и любви; дар крепости духовной, который давал ему возможность во всех скорбях и искушениях оставаться спокойным и непоколебимо верующим в Промысл Божий; дар страха Божия, благодаря которому он свято хранил все заповеди Божии и готов был за каждую из них положить душу свою; дар любви к Богу, с ранней молодости в нем воспламенившийся, никогда его не оставлявший и все более в нем разгоравшийся, так что он и других согревал своею любовью и горячностью, о всех болел сердцем и всякому сострадал, не отталкивая от себя никого требующего помощи и утешения; дар миролюбия, благодаря которому он умел со всеми хранить мир, ни на кого не обижаться и никого не презирать; дар долготерпения и кротости, благодаря которому он никогда не являлся гневающимся или расстроенным, но всегда оставался ясным, кротким и терпеливым; дар незлобия и младенческой простоты при глубоком разуме; дар утешения, которым он самого печального и унылого мог умиротворить и успокоить своими словами; дар глубокого смиренномудрия и самоукорения, благодаря которому он за все случавшиеся в братстве неприятности принимал вину на себя самого; и, наконец, как основание всех этих дарований и как результат его неослабного исполнения заповедей Божиих, постоянного хранения чистоты сердца и непрестанной внутренней молитвы, стяжание им благодати Духа Святого, от чего из уст его исходил постоянный источник Божественного учения, услаждавший души и иссушавший все лукавые страсти.
Благодаря всем этим дарованиям старец Паисий и мог совершить свое великое дело, а именно: «Обновить обветшавший монашеский чин, восстановить падшее общее житие, насадить в нем триблаженное послушание, просветить учением своим во тьме неведения сидящих, вразумить исправлением и новым переводом с греческого языка на свой отеческих и богословских книг».
Ученики преподобного Паисия Величковского и последующие поколения его последователей видели главную заслугу старца в том, что он обновил монастырскую жизнь. С ним вернулось переживание монашества как захватывающего идеала. Случилось так, что он сыграл роль обновителя монашества, к которой никогда не стремился и которую, принял на себя словно бы вопреки своему желанию. Паисий всегда видел в себе человека, планы которого расстроены Провидением, и поэтому не считал возложенное на него дело своим, но делом Духа – вот печать его личной святости и его духовного гения.
Драгоценные свидетельства современников открывают нам особые дары старца: дар сердечной молитвы; дар духовного руководства множеством братьев; а также весьма редкий дар соблюдать в единстве братьев разных национальностей (в общине Паисия жили вместе монахи: молдаване, украинцы, русские, болгары, сербы, греки).
Возьмем в свидетели старца Георгия из Черники (paisiotul, паисиянин – называют его румынские историки), родом из Трансильвании, последователя Паисия «с первого часа». Он прекрасно знал своего старца: стал его учеником в 24 года, жил подле него на Афоне, в Драгомирне, Секуле и Нямце. Когда Паисий с 64 своими иноками в 1763 году покинул Афон, Георгий был в числе трех братьев, тщетно ходивших просить у митрополита Бухарестского разрешения на то, чтобы основать монастырь.
В 1785 году болезнь Георгия, казавшаяся смертельной, привела его к мысли письменно изложить своего рода устав – правила жизни для новой монашеской общины, основанной им в 1781 году по образцу общины Паисия. Он столь ясно осознает уникальность даров старца Паисия, что полагает обладание ими делом для себя невозможным. Потому побуждает братьев своей общины посвятить себя упражнению в Иисусовой молитве без того, однако, чтобы она ставилась на первое место (по крайней мере, до тех пор, пока они не достигнут очищения от страстей); он ограничивает число братьев в общине до 103 человек и всерьез размышляет над таким устроением раздельной жизни румынских, русских и греческих монахов в обители, которое не умаляло бы их взаимной любви.
Известно также свидетельство знаменитого учителя греческого монашества и составителя греческого варианта «Добротолюбия» преп. Никодима Святогорца: «Никодим узнал о добром имени монаха Паисия, русского по происхождению, который находился в Молдавии и имел под началом своим более тысячи братьев. Он учил их сердечной молитве, а поскольку Никодим любил это Божественное делание, он отправился на поиски его».
Другое свидетельство, более позднее, но заслуживающее доверия, проливает свет еще на одну особенность старца. Он пишет об Иисусовой молитве, бьется за нее с обнаженным мечом, увещевает упражняться в ней с усердием, но не берется обучать ей самолично. Об этом сообщает свт. Игнатий Брянчанинов: «Монахи молдавского монастыря в Нямце рассказали мне, что их знаменитый старец Паисий Величковский, который был наделен, минуя обычный путь, по особому Божьему Промыслу, даром сердечной молитвы, не осмеливался именно по этой причине наставлять в ней братьев и доверял наставничество другим отцам, которые достигли этой молитвы обычным путем».
Паисий не реформирует монашество, он его оживляет, делает его способным заново черпать из источника присущей монашеству благодати.
Старец Паисий до момента своего окончательного переселения в Молдавию был скитальцем (странником) не только в географическом, но и в духовном смысле. Но скитания его свидетельствуют не о внутренней неуверенности, а о непрерывном внутреннем поиске. Согласно учению отцов Церкви, не место пребывания, но способ действия характеризует внутреннюю жизнь монаха и определяет ее развитие. И именно это странничество свидетельствует об отсутствии обязательств и свободном духе, который направляет шаги странника в мире, являющемся постоянной «чужбиной», по выражению Иоанна Лествичника.
Постоянная перемена мест, в которых подвизается монах, характерна для таких выдающихся личностей, как Григорий Синаит, Григорий Палама, Максим Кавсокаливит и, в некоторой степени, Нил Сорский. К ним следует отнести и старца Паисия, который подвизается в разных монастырях, странствует в поисках духовного утешения. Это утешение – не избавление от какой-то внутренней муки, но стремление к такому духовному состоянию, которое отвечало бы высшей ступени духовных исканий.
Когда же он, наконец, оседает в монастыре Нямец, в душе его уже накоплен огромный опыт, который является не результатом перемены мест, но итогом массы внутренних переживаний, наполнивших его душу. Этот духовный опыт, испытанный огнем непрестанной умной молитвы, позволил старцу Паисию сделаться великим духовным руководителем.
Во времена Паисия православная церковная жизнь испытывала застой. Защитники православной традиции давно уже потеряли способность обновить ее и ограничили духовную жизнь лишь практической системой морального учения, лишенного всякой жизненной силы. Через мистический опыт старец Паисий приходит к познанию богословской истины, то есть к созерцанию божественных энергий и причастию к ним. Это созерцание составляло сторону богопознания, которая была совершенно неизвестна православному богословию XVIII века, находившемуся под глубоким влиянием схоластики.
Особое значение имеет развитие именно этого богословского знания для славянского мира. До XIV века у него еще не было полной возможности понять учение современных великих богословов-исихастов о несозданных энергиях, ибо отсутствовала богословско-терминологическая база для этого. В России обновление и развитие богословия мистического опыта можно увидеть в духовном делании и учении преподобного Нила Сорского. Затем, хотя и встречаются отдельные случаи подобного способа богословствования, но круги, официально представлявшие догматическое учение Церкви, все же сторонились его.
Своими переводами старец Паисий и его последователи как бы вновь открывают забытое богословие, которое, однако, давало действительную возможность очищения православной традиции от западных идеологических и богословских течений. Величие богословского метода старца Паисия заключается в том, что он не просто возвращается к святым отцам Церкви, но углубляется в суть их мысли, наследуя их дух и тем самым приобретая истинное богословское понимание.
Он обратился к простым и униженным инокам, подвижникам и пустынникам, среди которых горела еще искра традиций православной мистики. На духовный застой своей эпохи старец Паисий ответил возвратом к утерянным ценностям, к корням, от которых оторвались не только поклонники западных идей, но и ревнители Православия.
Жизнь и деятельность Паисия Величковского невозможно правильно оценить, если не рассматривать ее с точки зрения вселенской и всеправославной перспективы, ибо значение ее не ограничивается одной страной или нацией. Старец Паисий взял из греческого мира сокровища забытого православного духовного наследия и преподнес их всему православному миру. Паисий стал высокомудрым духовным учителем, восстановившим и развившим православную мистику во вселенском масштабе.
Труды старца Паисия остались непревзойденными в своих главных чертах. Все подражали его опыту, но никто не воспроизвел данный им образец в полноте.
Достойно упоминания то обстоятельство, что крупнейший греческий религиозный писатель XVIII века Никодим Святогорец, которому мы обязаны возрождением той же традиции в греческом мире, принял решение пойти в ученики к старцу Паисию. Таким образом, становится очевидным, что все «филокалическое возрождение», отзвуки которого доходят до наших дней, обязано исключительно личности и деятельности старца Паисия Величковского.
Начавшись во второй половине XVIII века, это духовное движение продолжало развиваться на протяжении всего XIX века вплоть до самой революции. Было бы очень интересно и важно проследить это движение во всех его подробностях: изучить пути и способы его распространения, познакомиться с его выдающимися представителями, с его влиянием на общество и на народ.
Трудами старца был подготовлен и издан свод аскетических святоотеческих творений «Добротолюбие», под знаменем которого проходило возрождение монашеской и вообще духовной жизни в России XIX века. Учение старца Паисия оказало особо сильное воздействие на жизнь многих русских монастырей, благодаря чему они стали подлинными духовными центрами Русской Церкви в XIX веке.
Это прежде всего Оптина пустынь. Здесь подвизался ученик старца монах Феофан († 1819 г.). Но особое значение в истории обители принадлежит иеросхимонаху Леониду (Льву; † 1841 г.), являющемуся родоначальником оптинского старчества, который был учеником пострижеников Паисия – иеромонаха Клеопы и схимонаха Феодора. Козельская Введенская Оптина пустынь явилась продолжательницей дела Паисия: с 40-х годов XIX века в обители издаются для народа аскетические творения в переводах старца Паисия, и прежде всего «Жития и писания» самого старца (1-е изд. – М., 1847 г.).
Другая обитель, испытавшая сильное воздействие учения Паисия – это Валаамский монастырь. Здесь окончил свои подвиги ученик старца – иеромонах Клеопа. С Валаамом, возможно, был также связан схимонах Афанасий. Бывший чиновник (служил в Санкт-Петербурге секретарем Сената), он оставил мир, путешествовал по Афону и Молдавии, где в Нямецком монастыре и принял постриг от старца Паисия, а затем проходил послушание у будущего его преемника – старца Софрония.
В 1791 году он принес из Молдавии в Санкт-Петербург греческое издание «Добротолюбия» для сличения его с Паисиевым переводом при подготовке издания последнего. При этом, по указанию митрополита Новгородского и Петербургского Гавриила, лица, занятые изданием славянского «Добротолюбия», должны были постоянно советоваться обо всем, что находили нужным исправлять, с духовными старцами, проходившими высокое учение, излагаемое в «Добротолюбии», под руководством отца Паисия и, прежде всего, с валаамским игуменом Назарием…
Значение духовного наследия старца Паисия в истории Русской Церкви и православной богословской мысли поистине уникально. Оно – живой мост между наследием восточных святых отцов (прежде всего мистическим богословием и практикой исихазма) и русским монашеским возрождением XIX века, а с ним и богословским пробуждением в России, сохраняющим свое непреходящее значение для всего христианского мира.
