КО ДНЮ ОСВОБОЖДЕНИЯ ЛЕНИНГРАДА ОТ БЛОКАДЫ (глава из книги: «Исполнен долг, завещанный от Бога…»)

27 января 2015 года исполняется 71 год со дня полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады. В память об этом событии представляем читателям воспоминания о блокадных днях замечательного русского историка – профессора, доктора исторических наук Марии Ефимовны Сергеенко. Это глава из подготовленной к изданию книги: «Исполнен долг, завещанный от Бога…» Мария Ефимовна Сергеенко (инокиня Мария; 1891–1987).
Приведем краткие сведения о жизни и судьбе автора этих воспоминаний.

Мария Ефимовна Сергеенко родилась 9 декабря 1891 года в городе Новозыбкове Черниговской губернии. Она была единственным ребенком в семье черниговского чиновника. Большую часть года Сергеенко жили в Чернигове, изредка уезжая в поместье, принадлежащее матери, происходившей из дворянского рода Криницких. Детство Марии Ефимовны было счастливым и беззаботным: своя комната, любимые книги, великолепный сад. Мать дала дочери религиозное воспитание.

Мария Ефимовна закончила Черниговскую Министерскую гимназию, о которой сохранила благодарные воспоминания за полученные глубокие знания и навыки умственной работы, и в особенности – за умение излагать свои мысли. В 1910 году Мария Ефимовна приехала в Санкт-Петербург и поступила на Бестужевские курсы – первый в России женский университет – в исторический семинар замечательного ученого-античника М. И. Ростовцева, где преподавателями были С. И. Протасова, Ф. Ф. Зелинский, С. В. Меликова.

Разносторонность занятий закладывала фундамент той потрясающей эрудиции, которая отличала Марию Ефимовну. Рассказывая о Бестужевских курсах, она с благоговением вспоминала о И. М. Гревсе, Г. Ф. Церетели, А. В. Карташеве, Л. П. Карсавине, О. А. Добиаш-Рождественской, о А. И. Вольдемаре (после занятия у которого молодые люди даже на трамвайной остановке продолжали говорить по-латыни).

Еще до окончания Бестужевских курсов в 1915 году Мария Ефимовна начала преподавать латинский язык в гимназиях Л. С. Таганцевой и кн. Оболенской. Государственные экзамены сдала в 1916 году по отделению классической филологии. По рекомендации Ф. Ф. Зелинского она была оставлена на Курсах еще на год с предоставлением особой стипендии.

В 1917 году, после недолгого преподавания в школе родной Андреевки, Мария Ефимовна по приглашению С. В. Меликовой уезжает в Саратовский университет преподавать латинский и греческий языки на историко-филологическом факультете. В1920 году она выдержала магистерский экзамен и получила звание доцента кафедры древней литературы.

Важную роль в ее судьбе имели уроки латинского языка, которые она давала Николаю Ивановичу Вавилову. Общение с этим гением науки определило одно из главных направлений ее исследовательской работы – занятие римским сельским хозяйством.

В 1929 году, после разгрома научных кадров в Саратовском университете, Мария Ефимовна возвратилась в Ленинград, где сначала устроилась работать в Государственную Публичную библиотеку, потом преподавала латинский язык в 1-м Ленинградском медицинском институте (ЛМИ) и одновременно стала сотрудником Института истории науки и техники АН СССР. Участвовала в создании латинско-русского ботанического словаря, предпринятого ВИР по инициативе Н. И. Вавилова.

В блокадные годы Мария Ефимовна продолжала научную работу, в числе других ленинградских историков в блокадную зиму она принимала участие в «научных чтениях», регулярно проводившихся в подвале архива Академии наук. Тогда же она перевела «Исповедь» Блаженного Августина. Мария Ефимовна вспоминала, что время работы над переводом – одно из счастливейших в ее жизни, хотя трудилась она, умирая от голода и холода, без надежды на публикацию, повинуясь лишь внутреннему чувству. За этот перевод Мария Ефимовна получила высшую похвалу – один из близких людей, мнению которого она доверяла, сказал, что перевод сделан так, как если бы Блаженный Августин написал свою «Исповедь» по-русски.

Мария Ефимовна говорила, что одной из самых ярких добродетелей русского народа (что отмечали неоднократно и иностранцы) является милосердие, сострадание. В своих воспоминаниях Мария Ефимовна пишет о блокаде страшные вещи, но в беседах с близкими она говорила, что выстоять помогло совсем другое – и сама рассказала два блокадных эпизода.

Первый эпизод: «Разведчик привел в штаб «языка» – немца, захваченного у передовой. Сидят оба в ожидании, когда пленного вызовут на допрос. Солдату дали краюху хлеба и он бережно ест ее. Немец не смеет попросить – он знает о голоде в осажденном городе и не надеется на милосердие врага. Но русский солдат, разламывая свой кусок на две части, подает одну немцу и говорит при этом: «Жри, сволочь!»
Второй случай: «Апрель 1942 года. Стою в очереди – обещали, что, может быть, будут выдавать горчицу – нашли на складе старый запас. Люди стоят в оцепенении, молчат,– силы есть только на то, чтобы не упасть. И вот на улице появляется группа пленных немцев, которых ведут куда-то под конвоем. И тогда одна из женщин, стоящих в очереди, говорит: «Бедные, как им здесь, в чужой земле!» Мария Ефимовна добавила после рассказа, что блокадной весной 1942 года нужно было иметь великую христианскую любовь, милосердие, сострадание, чтобы произнести такие слова и не выказать ни капли ненависти к врагам.

В 1943 году Мария Ефимовна защитила докторскую диссертацию о римском сельском хозяйстве. В это время она заведовала кафедрой латинского языка в 1-м ЛМИ. В 1948 году М. Е. Сергеенко присвоено ученое звание профессора. После возвращения университета из эвакуации Мария Ефимовна стала преподавать в ЛГУ на кафедре классической филологии, оставаясь заведующей кафедрой мединститута и работая также в академическом институте истории. Уйдя на пенсию в 1974 году, Мария Ефимовна стала заниматься, главным образом, переводами текстов христианских авторов.

Скончалась Мария Ефимовна Сергеенко 28 октября 1987 года на 96-м году жизни. До последнего дня сохраняла она ясный ум и даже понемногу работала. Заветным ее желанием было после смерти быть погребенной на монастырском кладбище Пюхтицкого женского монастыря в Эстонии. Желание это казалось невыполнимым, но Господь исполнил его…

Гроб с телом почившей привезли в монастырь и поставили в Успенском соборе, где сразу началось чтение Псалтири, продолжавшееся всю ночь. Утром после Литургии совершили отпевание, а затем погребение тела на сестринском кладбище монастыря. Лишь после отпевания большинство из близких Марии Ефимовны узнали о тайне ее жизни – она приняла тайный постриг с тем же именем – Мария, и потому с полным правом могла быть погребенной на кладбище среди сестер монастыря.

Мария Ефимовна скончалась в день празднования иконы Божией Матери «Спорительница Хлебов» – и это дивный знак законченности ее пути. Икона «Спорительница Хлебов» написана в конце XIX века по благословению Оптинского старца преподобного Амвросия. На этой иконе Божия Матерь изображена сидящей на облаках. Руки Ее распростерты в благословении. Внизу – сжатое поле, а на нем среди трав и цветов стоят и лежат снопы ржи. Старец Амвросий сам указал день ее празднования – 15/28) октября и назвал образ «Спорительница Хлебов», указывая этим, что Пресвятая Богородица – «Помощница людям в их трудах по снисканию хлеба насущного».

Мария Ефимовна Сергеенко сама стала этой живой связью Православия с античной цивилизацией. Благодаря ее молитве и научному творчеству какая-то часть драгоценного духовного наследия греко-римского мира стала неотъемлемой частью нашего духовного опыта. Кроме того, это явный знак благословения свыше научных трудов Марии Ефимовны, большая часть которых была связана с земледелием – то есть с той деятельностью, покровительницей которой является образ «Спорительницы Хлебов».

40-й день кончины Марии Ефимовны Сергеенко пришелся на день памяти благоверного князя Александра Невского – небесного покровителя града, в котором она жила и трудилась.

***

Мария Ефимовна помнила наизусть множество стихов и часто спрашивала, прочтя какой-нибудь отрывок: «Кто это написал?» Помню, как она прочитала отрывок из стихотворения Ольги Бертгольц, который можно было бы поставить эпиграфом ее воспоминаний:

Нет, не из книжек наших скудных,
Подобья нищенской сумы,
Узнаете о том, как трудно,
Как невозможно жили мы…
Но если жгучего страданья
Дойдет до вас холодный дым —
Ну что ж, почтите нас молчаньем,
Как мы, встречая вас, молчим…

БЛОКАДНЫЙ ЛЕНИНГРАД

Да ведают потомки
православных…
А. С. Пушкин

Февраль-апрель

Филологический факультет Ленинградского государственного университета. Маленькая комнатка, раньше принадлежавшая Кабинету Искусств, а с начала войны превращенная в Санитарный Пост – «Сан. Звено». Она выходит в совершенно темный коридор, и ее можно найти по узенькой полоске света, пробивающейся в щель двери. В коридоре стоит удушливый, сладковатый трупный запах. Откуда он идет, определить не могу. Толкаю дверь и вхожу в Сан. Звено.

Грязь оглушающая: даже в осажденном Ленинграде 1942 года такая грязь несколько удивляет. Пыль, густо устилающая пол; сор всякого вида и качества. Три кровати: на одной под одеялом, натянутом до подбородка, женщина, умершая от голода; на кровати рядом, уткнувшись в подушку, в состоянии полубреда другая в дизентерии; в головах у нее, отвернувшись в сторону, сидит изможденная молодая девушка, когда-то (месяца три назад) бывшая, несомненно, очень красивой: сейчас это живой труп, с мертвенным равнодушием отщипывающий маленькими кусочками хлеб от своей жалкой порции. В глубине около окна, положив ноги на стул и наклонившись над жестянкой, что-то выгребает из нее, ни на кого не глядя и ничего не видя, страшное скелетообразное существо, завернутое в какие-то невообразимые лохмотья, отекшее и опухшее. Все четверо члены факультета, университетские преподаватели.

Мальчишка лет 12-ти быстро идет серединой улицы (по тротуарам сейчас не ходят: они завалены снегом): нос, рот и щеки вымазаны чем-то красным. На ходу он все время наклоняется и тыкается носом к себе в пригоршни: несет сырое мясо и рвет его зубами.

Университет эвакуируется: «Мы едем, вероятно, в Саратов». Те, кто не хочет или не может ехать, увольняются: так, по крайней мере, им объявлено. В канцелярии толчея: студенты, служащие, преподаватели толпятся около декана, записываясь на отъезд. Люди не приходят, а приползают, опухшие, белые, едва переставляющие ноги. Как перенесут они месячное путешествие в теплушке, путь пешком до вокзала с вещами, пять пересадок! Декан заботливо советует запастись продовольствием. Даже если бы его можно было купить, то покупать не на что: ни за январь, ни за февраль зарплата не выдана.

Библиотека истфака – а она богатая и превосходная – брошена на произвол судьбы. Около буржуйки, подогревая ее карточками (возможно, порой и книгами) сидит Екатерина Макаровна, сторожиха, женщина почтенная, несколько приверженная к выпивке и презирающая книги. Ей как раз и поручена их приемка: библиотекарши эвакуируются, больны или бегают за едой. Студенты приходят, роются в своих карточках, что-то кладут в свои портфели. При желании можно уйти с мешками ценнейших книг.

Яркое солнце, сверкающий снег, голубое небо. Весна еще не наступила, но уже близка: зима еще не окончилась, но уже не страшна. Улица полупуста; вчера здесь было не пройти: по бревнышку растаскивали деревянный дом, стараясь каждый в меру своих сил и возможностей: старушки везли на саночках охапки щепок и обломки досочек; молодые женщины посильнее волокли доски и балки; мужчины неуверенно, и большей частью безрезультатно, тюкали топорами куда попало и, тюкнув раза два, сонно застывали на месте. Сейчас через место, где стоял дом, можно идти как по площади. Меня догоняет немолодая женщина.

– Здесь можно скосить? Мне надо на Зверинскую. Тороплюсь.
– Скосить можно. А чего торопиться-то? Кто сейчас торопится?
– Вот я тороплюсь. Мужа покормила и вымыла: опух, лежит; воды натаскала, помойные ведра вынесла; суп сварила; хлеб выстояла, сейчас на службу в «очаг» («Очаг обороны») бегу, оттуда к матери надо пройти, ей печь вытопить, воды принести, потом старушку-тетку навестить, ей поработать. Не бросишь ведь стареньких-то: жалко. И все, знаете, думаю: выбрать бы минутку, сесть, написать свои воспоминания. Я ведь писательница: пишу для детей, несколько книжек у меня напечатаны. Время замечательное — как его упустить! Только слабеешь что-то… а уж есть-то как все время хочется! Хоть бы первую категорию дали!

Печать