***
Приведу слова Веры Николаевны о поэзии и творчестве, записанные много лет назад.
«Несмотря на огромные внешние различия, японская и русская культуры имеют внутреннее сходство, а точнее сродство. Это сродство убедительно свидетельствует о единстве мира, сотворенного Божественной любовью.
В основе японской культуры лежит красота, которую духовные люди называют формой Божественного творчества. Само творчество есть содержание, а красота – та форма, в которую отливается творение. Космео-Космос – это красота, так ее назвали древние греки.
Но поэзия – это одно из высших выражений этой красоты. Недаром слово «поэзия» в переводе с древнегреческого означает «творчество», а Сам Творец мира – «Поэтэс» (от греческого Ποητηζ).
Господь даровал японскому народу видеть эту красоту Творения Божия, и за многие столетия жители Страны Ямато сотворили это чудо – культуру, в основу которой заложена красота в самых различных формах выражения. Это рукотворная природа, (вспомним японские сады), архитектура, живопись, каллиграфия, поэзия, литература, удивительный фольклор, театр, чайная церемония. Поразительно многообразие японской культуры…»
«В японской поэзии традиционны антологии – веками собранные и любимые многими поколениями собрания стихов, которые стали эталоном красоты, духовности, стиля, считаются шедеврами и которые знает и помнит каждый грамотный человек. Но не все стихи из этих антологий поддаются переводу. Часто нужны обширные комментарии. То, что для японца очевидные, усвоенные веками образы, мысли, намёки, для русского читателя требует объяснений. Поэтому полные переводы знаменитых японских антологий трудны для восприятия».
«У японцев особое, благоговейное отношение к своему фольклору. В нашей литературной традиции есть несколько известных сборников сказок, собранных ревнителями старины (например, сборник русских народных сказок А. Н. Афанасьева). В Японии изданы сотни томов – сборников сказок и фольклора разных областей. Мой учитель Н. А. Невский прославился тем, что собрал, расшифровал тексты и перевел огромный пласт японского фольклора. Японцы высоко оценили его вклад в свою культуру. Другой мой учитель Н. И. Конрад был награжден в 1969 году высшим японским орденом, предназначенном для иностранцев – орденом Восходящего Солнца второй степени».
«По всей Японии существуют клубы любителей русской песни. И это так удивительно: японцы утверждают, что русские народные песни очень похожи на японские. Поэтому их любят и поют. В музыкальных школах Японии в качестве обязательного задания полагается выучить не менее десяти русских народных песен.
А еще в Японии немало почитателей руской балалайки. Один из членов российской делегации деятелей культуры, прилетевший по культурному обмену в Токио, рассказывает: «В составе делегации были писатели, художники, музыканты, но мы не успели перед отъездом перезнакомиться. Когда мы прилетели в аэропорт Токио и направились к выходу, увидели огромную толпу народа, кого-то ожидавшую. Мы, конечно, удивились: неужели к нам такое внимание? Забрав багаж, мы вышли в свободную зону аэропорта, и в этот момент одного из членов нашей делегации подняли на руки – и вся эта толпа с радостными восклицаниями куда-то умчалась. Оказалось, что это был известный виртуоз-балалаечник. Узнав о его прилете, со всей Японии собрались почитатели балалайки и унесли своего кумира. Он появлялся на официальных мероприятиях, участвовал в концертах, но большую часть времени проводил среди своих почитателей. Они снимали его на десятки видеокамер, фиксировали каждое движение, когда он играл на инструменте. В день отлета все мы сидели в креслах самолета, а нашего балалаечника всё нет. Наконец он появился на летном поле, с огромной ручной кладью, нагруженный видеомагнитофонами, проигрывателями, еще какой-то электроникой (у нас в то время это был дефицит) – всё это подарили ему почитатели».
***
Во время наших бесед Вера Николаевна рассказывала о своем детстве, как ее воспитывали, что она читала. Помнится, она сокрушалась: «Как жаль, что сейчас не переиздают книги моего детства, которые так полюбились мне, например Лидию Чарскую». Я запомнил это не известное мне дотоле имя, и вот однажды увидел в церковном магазине книгу «Княжна Джаваха» Л. Чарской. Немедленно приобретя книгу, я принес ее в дом Веры Николаевны и подарил хозяйке, Ее радость стала для меня лучшей наградой.
«В детстве у меня была горячая вера, я молилась, твердо верила в то, что Господь и Божия Матерь, святые помогут всегда, в простоте сердца обращалась в молитвах со своими нуждами. Но потом учеба, любимая работа, сложности той советской жизни… Случилось так, что вера моя ослабела, к тому же начались гонения на христиан. Мои учителя пострадали, а сколько востоковедов, историков из числа моих коллег, друзей оказались в тюрьмах, ссылках, превратились в «лагерную пыль». Но, по милости Божией, к старости вера моя окрепла, стала если не горячей, то тёплой…»
***
Параллельно с составлением книги об иве, я собирал материал для книги об искусстве Японии, в надежде попытаться осмыслить его через эстетику христианства. Когда черновик книги был готов, я попросил Веру Николаевну посмотреть, что получилось. Но она сказала, что уже почти ничего не видит, и вряд ли сможет просмотреть такой обширный текст. «Покажите свою работу моей ученице Татьяне Петровне Григорьевой. Она как раз и занимается серьёзно японским искусством»,– сказала Вера Николаевна. К сожалению, мне не удалось встретиться с Татьяной Петровной, но зато я прочитал многие ее книги и статьи о Японии. Ее перу принадлежат, на мой взгляд, лучшие воспоминания о Вере Николаевне, которые она назвала:
«С УЧИТЕЛЕМ НЕ РАССТАЮТСЯ»
(Из воспоминаний Татьяны Петровны Григорьевой)
Мы ее ждали с нетерпением, добрую фею из сказки. Мама хлопотала на кухне, изобретая новое блюдо, а мы усаживались у ее теплых колен, как у очага, и слушали, замерев, ее нескончаемые истории, которые она, судя по всему, тут же сочиняла. По крайней мере, это были не японские сказки, которые она перевела позже, а ее собственные или собранные из разных источников. Она была мастером импровизации; нить тянулась, сплетая сюжеты прежде нам незнакомые, и дух захватывало, мурашки по коже. Это я хорошо помню. Еще долгое время я продолжала жить в мире ее сказок. Она была для меня тогда просто желанным гостем, нашим семейным другом и всеобщей любимицей…Многие до Веры Марковой пытались переводить хайку, но не многие преуспели в этом, не могли донести то, что отличает именно японскую поэзию…
Выразить «то, что позволяет пережить невидимое, недосказанное, более всего ценится в поэзии. В намеке – говорит Дайсэцу Судзуки – вся тайна японского искусства. Хайку – повод для встречи мига с Вечностью. Они даже не пишутся, а возникают, появляются неожиданно, как раскрывается цветок, и никто ему не указ…
Что ни возьми, а она переводила не только стихи, но и прозу, и драму,– забываешь, что это перевод, будто читаешь сам оригинал. Наверное, это высшая похвала для мастера; та степень проникновения в текст, когда он оживает на глазах, теряется грань между тем и этим, приходит ощущение всеединства, беспрепятственного общения одного с другим, что буддисты называют «дзид-зимугэ» (между одним и другим нет преград). Это возможно в том случае, когда сердце мастера приходит в созвучие с сердцем того, чьей душе он внимает. Здесь нужен именно дар перевоплощения; стать на время одной из умнейших женщин знаменитой своими шедеврами эпохи Хэйан (IX–XI вв.). Так же, чтобы перевести хайку Басё, надо стать на какое-то время странствующим поэтом, войти в его душу, проникнуться его просветленной печалью (саби)…
Литературу, культуру Японии она не отделяла от мировой. Может быть, потому и нашла золотой ключик к японской душе, что принадлежала к всемирному братству поэтов. Достаточно вспомнить среду, где обучалась она японскому: Конрад, Невский, Крачковский, Алексеев – гордость русской науки, пришедшаяся кое-кому не по душе. Она же с душевным трепетом вспоминала своих учителей, и любила рассказывать о них.
Наверное, подобной высоты в переводах не было, если бы она не была поэтом. Поэт в ней дремал изначально, поэтическое чувство покоилось до поры до времени. Мало кто знал, что давно уже Вера Маркова пишет стихи и, как повелось тогда, складывает в стол. Только в последние годы не могла молчать: стихи сами наплывали и она лишь успевала записывать. Одна сшитая тетрадь – «Госпожа пустыня», другая – «Ночной дозор», третья, четвертая… Когда в последние годы навещала ее, слабеющую телом, но не слабеющую духом, ей не терпелось почитать новые стихи. А я только этого и ждала. Когда слушала ее, охватывала какая-то внутренняя дрожь, так они действовали; не столько на сознание, сколько поднимали в душе какие- то неведомые волны, прапамять что ли. Она вещала, стихи рождались разные: пророческие, исповедальные, о Судном дне, о древе познания, о Совести как спасении, о покаянии. И все это сошлось в одном сборнике «Луна восходит дважды» слава Богу, вовремя увидевшем свет. Мог, конечно, появиться и раньше, но мог и не успеть, как нередко бывает. Но успел…
А, может быть, весь мир для нее дети, неразумные, шальные, или добрые милые, всепрощающие? И она смотрит на них материнскими глазами, всепонимающими, любящими их такими, как есть. Не потому ли, что сама оставалась в душе ребенком, как бывает с одаренными людьми: они не взрослеют лишь становятся мудрее. «Мудрым ребенком» назвал ее и отец Александр на отпевании. Она же заклинала, произносила прощальную «Молитву»:
Уже земле я неподступна.
Дозволь из всех Твоих путей
Один мне выбрать, самый трудный:
Пошли меня хранить детей!
Когда дрожит небесный круг
От нестихающего крика,
Но мать не пробудил испуг,
Пошли меня, пошли Владыко,
Принять дитя из мертвых рук.
Прекрасен труд мастерового,
Люблю игру его затей.
Отдай другим резец и слово,
Меня пошли хранить детей!
Наверное, она предчувствовала свой уход, ей очень не хотелось обременять близких. Она предчувствовала, предвидела события, и когда кто-то из родных умирал, узнавала об этом не по телефону, раньше других и старалась выполнить его последнюю просьбу. И, все-таки, так резануло нас это «сокрытие в облаках». Иначе не скажешь. Никак не верилось, что такой человек может уйти, покинуть нас. Успокоил ее духовник, отец Александр из храма Николы в Пыжах в Замоскворечье. Он часто навещал ее в последнее время, беседовал, соборовал, и так проницательно заметил, что в ее душе соединились ребенок и гений. Говорил он много и хорошо, запомнилось еще одно прорицание: покинув этот мир, сбросив непослушное тело, она сможет более делать для других, посылать помощь, излучать свет. Так оно и есть. И она сама это знала:
Я вижу снег.
Он чередует
По воле света все цвета.
Он днюет и ночует
У моего оконного креста.
Когда же нагляжусь я и устану,
Уловленная снегом и крестом,
Когда ничем я неизбежно стану,
Я стану всем.
И помирюсь на том.
Тогда многие были потрясены. Многие отозвались, захотели проститься, но проститься по-особому. Я покаялась: «Запоздалое признание», спустя семь дней после ее ухода, а ушла она в ночь с 8-го на 9-е марта 1995 года, по весне. Но она и так знала, что я чувствую. И все же хотелось проститься ее любимыми хокку. Ее ли, Басё ли…
Уходит земля из-под ног.
За легкий колос хватаюсь…
Разлуки миг наступил.
***
Я думаю,
Есть для стихов Элизиум
Не в нашей, людской,
Но в божественной памяти.
Там живут они,
Пока мы сгораем.
По ночам
Мы дышим их светом.
Я знаю,
Есть для стихов геенна
В черной неиссякаемой памяти.
Там,
Мерцая, словно гнилушки,
Лишенные света,
Кажутся светом,
Ибо горшей муки
Не ведает даже Девятый круг.
Вера Маркова . 1977
ПОКА СТОИТ ЗЕМЛЯ
(1964 – 1975)
стихи
Веры Николаевны Марковой
https://www.youtube.com/watch?v=uZ0GN7cfWxQ
Спасибо автору за чудесные воспоминания о Вере Николаевне Марковой. Это как глоток вкусной свежей воды.
Спасибо, Александр Аршакович, за то, что Вы так тонко передаёте одухотворённость нашей жизни и пробуждаете в читателе желание выискивать прекрасное в повседневной жизни.