АРХИЕПИСКОП НИКОН (АЛЕКСАНДР ПОРФИРЬЕВИЧ ПЕТИН; 1902–1956 гг.)

Архиепископа Никона (Петина) можно назвать одним из тех людей, без которых наша современная жизнь была бы совершенно иной. Это был архипастырь высокодуховной жизни, милостивый, бесстрашный, вдохновенный проповедник, истинный святитель. Его имя особенно необходимо вспомнить всем нам в эти дни, когда на Юго-Востоке Украины решается будущая судьба России.

В 1944–1956 годы он был правящим архиереем Ворошиловградско-Донецкой, а также Херсонской и Одесской епархий, т. е. территории Украины, на которой ныне идет противостояние наступлению новоявленного фашизма и бандеровщины. Это открытая война против России, ведущаяся с попранием всех нравственных законов, которыми живет человеческий род. Но враги не смогут уничтожить ни многомиллионный Донбасс ни миллионы людей на Украине, для которых Православие, русский язык и русская культура являются определяющими ценностями, и за которые они готовы отдать свою жизнь. Последня по времени попытка уничтожения славянских «Untermensch» (т. е «недочеловеков») принадлежит бесноватому фюреру третьего Рейха, но и ему это оказалось не под силу. Сегодня звучит новый призыв похода против России. На это ответим словами величайшего нашего поэта:

Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов…

(А. С. Пушкин)

В наши дни молитвенное предстательство архиепископа Никона много может помочь нашим православным братьям в Новороссии выстоять и победить!

НАЧАЛО СЛУЖЕНИЯ

Будущий святитель родился 1 июня 1902 года в городе Екатеринодаре в священнической семье. Его род принадлежал к кубанским казакам. До его рождения у родителей умерли три сына, поэтому отец и мать особенно горячо молились Господу, чтобы Он сохранил этого ребенка, названного при крещении Александром в честь замечательного русского святого, отшельника, преподобного Александра Куштского, день памяти которого совершается 9/22 июня. По молитвам родителей Александр рос здоровым и крепким, рано определил свой жизненный путь, решив пойти по стопам отца. Окончив духовное училище, в 1914 году он поступил в Ставропольскую духовную семинарию. В 1918 году Александр окончил семинарию, но священником не стал – помешали революция и гражданская война.

В 1920 году Александр поступил в Кубанский политехнический институт, блестяще закончил его и одновременно – историко-филологическое отделение пединститута, затем защитил диссертацию по строительному делу. Работал ученым секретарем научной библиотеки Краснодара.

Владыка рассказывал, как во время учебы с ним произошел замечательный случай. Однажды он увидел на улице плачущую женщину, подошел к ней, чтобы узнать, в чем дело. Та рассказала, что сын ее умер в больнице, она должна ехать на похороны, а у нее украли все вещи, сумку с деньгами и билетом на поезд. – Сколько вам нужно? – спросил Александр. – Триста рублей. – Подождите, у меня нет с собой, но я принесу вам обязательно. Быстро вернулся в институт, подошел к знакомому профессору и попросил выручить – дать до зарплаты триста рублей. Тот немедленно дал деньги, и Александр отнес их той женщине. Он думал, что сумеет рассчитаться, но никак не мог собрать нужную сумму. Правда, он был еще и псаломщиком в одной из краснодарских церквей, но это давало возможность иметь пропитание, не более.

С тревогой думал тогда Александр Порфирьевич, как он будет смотреть в глаза профессору… Однажды он шел по одной из тихих улочек Краснодара. Вечерело; навстречу показалась фигура профессора. Спрятаться было невозможно, тот уже заметил его, а необходимой суммы с собой не было. Тогда Александр взмолился Господу, чтобы как-то разрешить трудную ситуацию. Вдруг он увидел под ногами пакет, поднял его, развернул – и обнаружил в нем ровно триста рублей, которые тут же отдал профессору с благодарностью.

В Краснодаре ему прочили блестящую карьеру; но в 1928 году Александр принял священство (целибатом) и старался быть достойным этого высокого сана. Новопоставленного священника назначили в глухой приход в Пензе. Это происходило уже в то время, когда храмы закрывали, верующих преследовали, приходы вымирали. Сколько надо было вынести унижения, непонимания, когда ему невежественно, порой дико противодействовали «борцы» из «Союза безбожников». Многие из знакомых отца Александра советовали ему поостеречься, не привлекать внимания властей, но когда он входил под своды храма и видел, как верующие жаждут его слова, видел глаза прихожан, он снова укреплялся духом. Вот только мама в последнее время стала сдавать, пришлось просить одну женщину помогать ей…

В 1932 году отца Александра арестовали и отправили в Бутырскую тюрьму. В 1933 году он был осужден по статье 58-10 УК РСФСР и приговорен к пяти годам ИТЛ, наказание отбывал в в Ухтинско-Печорском исправительно-трудовом лагере. Будущему Владыке, несомненно по милости Божией, удалось сохранить и одеяние священника, длинные волосы и бороду. И осужденные его уважали – называли «батей», да и лагерное начальство побаивалось, в том числе и из-за столь неожиданного авторитета. Об этом периоде его жизни сохранилось несколько замечательных рассказов, записанных со слов Владыки всемирно известным врачом-офтальмологом В. П. Филатовым.

ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ В ТЮРЬМЕ

После моего ареста в эпоху Ягоды я был сослан на Север. Но перед этим я побывал в одной из тюрем. Обстановка в ней была кошмарной. В небольшой камере находилось много людей самого разного характера. Здесь были и политические, и уголовные. На трехъярусных нарах размещались несчастные люди. Было не только душно и смрадно, казалось, сам воздух был наполнен отвратительной площадной бранью. Наступила Пасхальная ночь и для этого ада. Я кое-как сидел под небольшим зарешеченным окном с каким-то тихим соседом, ловя струйки воздуха, еле просачивающиеся в окно. Мы услышали негромкое пение женских голосов, доносившееся из окон нижнего этажа тюрьмы. Пели заключенные там монахини. Это было нечто светлое в эту ужасную, но Святую Великую ночь. Мы с соседом начали тихо напевать пасхальные песнопения. Некоторые из находящихся в камере смеялись, другие продолжали ругаться, но иные начали тихо подпевать нам. Я обратился к камере: «Товарищи по несчастью,– сказал я,– сегодня Великая ночь Воскресения Христова, Пасха. Попробуем помолиться!» Кто-то выругался, но наступила тишина. К окошечку в двери подошел тюремщик. Я попросил его не препятствовать нам. К моей радости он сказал, усмехнувшись: «Ну, что же, пойте». Я начал произносить слова молитв и петь, а камера также стала петь. Когда голоса нашего случайного хора понеслись по тюремному коридору, из камер тоже стали звучать поющие голоса. Тюремщик поступил необычайно! Он прошел по коридору и открыл окошки в дверях всех камер. Понеслось к Господу радостное могучее пение «Христос Воскресе из мертвых!» и подавило кощунство и сквернословие, и многие, если не все, были в состоянии благоговения. Эта ночь оставила у меня, да вероятно и у многих, самое глубокое впечатление.

ТУПОЙ ЭТАП

Когда меня пересылали на дальний Север, то многие километры пришлось мне совершать пешком вместе с большой партией. Однажды мне объявили, что согласно какому-то приказу я должен буду идти отдельно по другому направлению, до определенного мне пункта этапа. В сопровождении конвоира я проделал довольно длинный переход, и мы достигли небольшой избы. Мне объяснили, что здесь я должен остаться один в ожидании партии или этапов, которые будут проходить мимо избы в указанном им дальше направлении. Я же должен оставаться в избе один и раздавать сухари, которые составляли паек на дальнейший путь и были заготовлены в избе, как я убедился. Затем меня покинули.

Дело было летом. В первые недели моего пребывания в одиночестве мне было совсем неплохо. Вынужденное отшельничество было даже приятным. В одиночестве я испытывал отдых физический и душевный от грубых нравов этапа и сквернословия, которые царили в нем. Мне легко думалось, свободно текла молитва. Природа кругом удивляла своей красотой. Около хижины протекал ручей, и я был обеспечен сухарями и водой. Я видел вблизи жизнь птиц и зверей, среди которых не было страшных, но положение мое осложнялось тем, что у меня не было ни теплой одежды, ни спичек, чтобы развести костер или затопить печь в избе. Недели шли за неделями, скоро стало заметно холодать, не за горами была осень. Никаких этапов мимо избы не проходило, и мною начала овладевать тревога за будущее, которое грозило гибелью. Наконец пришли тоска и отчаяние. И однажды я стал призывать Господа со всей силой души, громко и настойчиво. Я умолял о помощи. Я стоял в это время на поляне в лесу, на бугре, и вдруг увидел несколько человек верхами. Они также увидели меня и подъехали. Оказалось, что обо мне забыли, так как я находился на брошенном, закрытом этапе. Всадники случайно заметили меня, стоящего на бугре. Они предложили мне на выбор – снабдить меня самым необходимым для жизни зимой или ехать с ними. Я выбрал второе, потому что хотел быть среди людей, чтобы исполнить мою миссию священника среди несчастных.

ОСОБЫЙ БАРАК

На Воркуте лето короткое. Всякий лагерь имел место более теплое. Можно было устроиться по своей специальности инженера, требовалось только изменить внешний вид. Моя борода и более чем обычно длинные волосы навевали на охрану грусть, и вразумлять меня отправили на лесозаготовки. Шли обычно под конвоем, а там свои правила, о них предупреждалось заранее: шаг вправо, шаг влево – попытка к бегству. Собственно, куда побежишь, начались настоящие холода. Проклятия и стоны измученных людей слышались в заиндевевшем бараке. Сон-забытье приносил малое утешение, силы полностью не восстанавливались. Я пока держался, видно пошел в свою матушку. Ломала ее жизнь и не сломила, своих детей воспитала, приемных выкормила и образование дала. Вера в необходимость пастырского служения и надежда на встречу с матерью придавали мне силу. Как мог, я утешал страждущих. Пришло время, когда некоторые из нас не выдерживали и принимали мученический венец: не вставали утром на лесные работы, лежали на своих нарах тихие и безропотные. Души их отходили от исхудавших тел. Каждого, кто желал, я исповедовал перед кончиной, а после смерти прочитывал заупокойные молитвы. Это стало известно лагерному начальству и вызвало гнев.

Во время работ не было случая избавиться от меня, и кому-то пришла в голову более совершенная мысль. В лагере был особый барак. В нем собралась воровская элита. В бараке были свои законы. Мало кто из его обитателей работал, но умудрялись жить по лагерным меркам хорошо. Еще не наступило время тех страшных дней, что принес 1937-й год. В лагере можно было выжить. Лагерное начальство обходило особый барак стороной. Как будто существовало соглашение: вы нас не трогайте, а мы больших хлопот вам не причиним. Как-то меня вызвали из барака, и конвоир повел к двери уголовного: спешно открыл ее и толкнул меня туда. Я попал в полумрак и дым. На меня никто не обратил внимания. Я стоял у двери. Кто-то играл в карты, кто-то спал, кто-то просто лежал на нарах и лениво ругался с соседом. В воздухе висела грубая брань.

На меня обратили внимание и позвали в глубину барака. Я сказал: «Друзья, чего вы приуныли, как здесь хорошо! А кто из вас здесь главный?» Один из лежавших сказал: «Иди вперед». Я подошел к главарю и сказал, снимая пенсне, без которого я ничего не видел: «Доверяю тебе все, что у меня есть самое ценное». Ответ был: «Садись, никто тебя не тронет», пенсне возвратили. «Кто ты?» – спросили меня. Я ответил, что священник и рад, что могу проповедовать Слово Божие среди своих братьев. Решение было неожиданным, мне было предложено рассказать библейские истории. Это было замечательно. Моими слушателями были ветераны уголовного мира, не желавшие не только расстаться с ним, но и потерявшие надежду вскоре выйти на волю и не мыслившие себя вне окружавшего их сурового лагерного бытия, еще более ожесточившего их сердца. Библейские рассказы воспринимались совершенно непосредственно. Слушатели мои становились их участниками. Братоубийство, совершенное Каином, Моисей и вывод им израильского народа из египетского рабства, Иисус Навин, Давид и Соломон, его «Песнь песней», земная жизнь Христа, апостольская проповедь особо преломлялись в сознании этих несчастных людей. Услышанные истории применялись ими к своей жизни. Они искренне негодовали по поводу Авелева убийства, предательства Иуды, проявляли непосредственность во время рассказов о страданиях, претерпеваемых апостолами во время миссионерской проповеди, живо реагировали на рассказы о мучениках за Христа. Катакомбная церковь и торжество Православия находило отклик и интерес. Это была катехизация. Через несколько дней лагерное начальство посчитало, что дело совершено. Прислали за мной. В ответ население страшного барака заявило, что «батю не отдаст».

Состоялось джентльменское соглашение. Некоторые решили временно работать на лесоповале, но с «батей». Это стало моим именем. Люди старше меня по годам приняли его, как должное. Место в бараке было одним из самых удобных. Когда наступал час рассказов, все теснились поближе, и никто никогда не прерывал меня. Одним вечером мне сказали: «Сегодня, батя, спи крепко и ничего не слушай». Я так и сделал. Потом я узнал, что в лагере был обворован склад. Виновных не нашли. После выхода из барака я узнал, что вкусная еда, которой со мной щедро делились, была не из посылок с воли. Все, кто был со мной в бараке, разве пришли бы слушать священника в церковь? Господь послал меня быть миссионером.

ЛИТУРГИЯ

Пришло время расстаться с обитателями барака. Шли месяцы, годы лагерной жизни. Начальство «привыкло» ко мне и, поняв, что атеиста из меня не получится, не прониклось расположением, просто перестало обращать внимание. Была разрешена переписка с родными. Радостно было получать краткие строки, много писать не разрешалось. Чтобы избежать лишних хлопот и посчитав меня безопасным, отправили в бригаду на отдаленном участке. Нам выдавали сухой паек, и определялся план. Но самое главное: мы были без конвоя. В бригаде я усвоил все необходимое для того, чтобы быть полезным и равноправным.

Сошли кровавые мозоли, руки разработались и окрепли. Удивительно, но мы выполняли положенное нам. И, наконец, я смог совершить за Полярным кругом свою первую Божественную литургию. Из ягод надавил немного сока, хлеб был. Как самое сокровенное удалось сохранить часть антиминса с мощами. Чин литургии я знал наизусть, и таинство совершилось. Это придало мне еще более крепости духовных сил. Если я был хорошо принят в «особом бараке», то здесь, в отдалении, многие прибегали к советам, сносили свои скорби. Сколько печальных историй, исковерканных судеб прошло в устных рассказах передо мной, тогда еще молодым священником. Бесправие, жестокость, произвол, чинимый над невинными людьми, не имели предела. Было тяжко слушать обездоленных людей. В морозной дымке Воркуты растаяли у них мечты и надежды. Как вернуть их к жизни, чем ответить на исповедные признания? Я глубоко верую, что меня вело Провидение, и надежда не покидала, я старался делиться с ней. И многие души оттаивали.

Меня почему-то особенно невзлюбил один лагерный начальник и каждый раз, встречая, угрожающе поднимал кулаки. Виделись мы с ним редко. Вероятно, он жив. Молодой тогда еще был человек, он полагал, и не без оснований, что делает нужное дело: уничтожает мракобесие, дремучее невежество. Мне же кажется, что его патологическая ненависть объяснима. Человек ожесточился и укоренился в том, что только его делание справедливо, а следовательно и полезно для общества. Обыкновенное человеческое добро его страшило. Есть хороший пример луча света и больного глаза.. Нормальный глаз воспринимает свет безболезненно, глаз заболевший не терпит не только яркого солнечного света, но даже его луча… Последний раз я видел его проезжающим по мосту, сам я брел под этим мостом. Мой надсмотрщик не вытерпел, остановился, в неистовстве поднял кулаки к небу и что-то кричал.

СВОБОДЕН

Прошло пять лет. Срок мне был определен милостивый. Мать и родные в каждом письме спрашивали: когда я вернусь? Что можно было ответить, я знал не больше вопрошавших. Когда формальности с окончанием моей лагерной жизни были закончены, я вступил на дорогу свободы в самом прямом смысле. Была поздняя весна или раннее лето. Хороший снег лежал в тех краях. Оказии в ближайшие дни не предвиделось, а ждать было невозможно в тридцать с небольшим лет. Я встал на лыжи и пошел с мешком за плечами в дальний путь. В первый день прошел семьдесят километров, и как не сбился с пути, можно только диву даваться. Шел 1937-й год, страна вступила в новую стройку, когда крушилось старое, продолжали ломаться судьбы многих людей.

Печать