ИЗ СОВРЕМЕННЫХ СВИДЕТЕЛЬСТВ
«В церковной лавке продавец поведала, что всякие странности происходят на могиле праведника. И она сама была недавно свидетельницей одного из них. Женщина бесновалась, билась, корчилась и лаяла, только ей стоило зайти за ограду и прикоснуться к могилке монаха Иннокентия. Сатанистам могилка монаха Иннокентия не дает покоя, часто наведываются, сбивают табличку, чертят какие-то знаки, вырывают цветы. Но есть люди, которые ухаживают за этой могилой, хранят память о монахе. Один раз, после вечернего нашествия сатанистов, я утром пришла к могилке и увидела ее всю разбитой. Потом приезжали какие-то люди и привели все в порядок».
***
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О СТАРЦЕ ИННОКЕНТИИ
…В это время и я узнала об отце Иннокентии. Это было в 1946 году. Рассказы о нём были полны не просто уважения к батюшке и благодарности, они прямо благоговели перед ним. Это чувство было неотделимо от уверенности в чудодейственной силе его молитв, его благословения.
Жил отец Иннокентий в обычной деревенской хатке с тремя окошками. К ней мы колесили какими-то улочками, чтобы не вызвать подозрения у соседей. Зимой темнеет рано, и мы до заветного крылечка добрались к вечеру. Прошли на кухню и остановились в небольшой столовой, где обычно все обедали. Надо было дождаться, когда батюшке о нас скажут, и услышать, как он благословит: подождать или пройти в его келью. К этому времени отец Иннокентий уже вернулся из всех своих ссылок, был болен и слеп. Самое большое, что он еще мог – это выйти из кельи к общему столу.
Встреча с батюшкой утвердила нас как «своих» среди его духовных чад. «Свои» составляли духовную семью отца Иннокентия. В основном это были монахини разных монастырей, чаще всего – московских или подмосковных. Многие к этому времени лишились своих духовных руководителей, оказались вне привычной среды. Многие прошли ссылку. Кое-кто смог избежать ее, поступив работать в поликлиники, в больницы, в лаборатории, в артели (где шили или стегали одеяла). Реже удавалось устроиться работать в храме. Были и такие, которые считали для себя невозможным работать «в миру». Их кормили те, кто никаким трудом не гнушался. В основном, монашенки были преклонного возраста, иногда помоложе, кто-то средних лет. Совсем молодых не было. Обычно это были те, кто жаждал иноческой жизни, но по условиям времени не мог надеяться на это и «прибивался» к старым монахиням.
Вхожу в его келью. Окно занавешено, почти темно. Свет лампады кажется ярче, когда глаза привыкают к темноте. В левом углу иконы и большое Распятие. Справа батюшкина кровать, рядом с ней, ближе к двери – кресло. Если батюшка был в силах, то он сидел в кресле, а пришедший опускался перед ним на колени. Теперь не могу вспомнить, что я ему говорила, в чем каялась, о чем спрашивала. Может быть, не помню ничего потому, что отец Иннокентий тогда так меня удивил и смутил: невозможно было что-то еще попутно удержать в памяти. Сначала батюшка попросил довести его до аналоя, затем он прочитал разрешительную молитву и вышел к общему столу.
Батюшке было трудно со многими. На исповеди, естественно, он ждал полного раскрытия души с жаждой освободиться от всего мешающего без лукавого самооправдания, ждал серьезного, трезвого, внимательного отношения к внутренней жизни.
Из одного замечания, сделанного батюшкой кому-то за столом: «Я хоть и сам из мужиков, но грубых слов не люблю».
Батюшка усвоил школу старческого окормления и мог быть продолжателем дела своих учителей.
Из далекого Оренбурга приезжали к батюшке в Подмосковье и, ожидая приема, рассказывали, как просили Господа духовного руководителя и как рады были появлению в их краях старца из Зосимовой пустыни.
И вот отец Иннокентий в Подмосковье. Ему все хуже и хуже. Он слабеет, чаще лежит, не имея сил подняться. До последней возможности он, все-таки, принимал всех, отвечал на письма.
Жаль, что я тогда не записывала ни своих вопросов, ни ответов батюшки. Пожалуй, основное, что запомнилось,– это стремление батюшки подготовить меня к принятию скорбей жизни. Теперь я думаю, что он как бы спешил заботой и вниманием облегчить будущие внутренние тяготы, впоследствии незримо сопровождавшие меня, согреть пониманием и участием неокрепшую душу, выпрямляя и направляя ее на путь истинный.
Мать Г. читала ему письма и писала ответы под диктовку.
Нам посчастливилось еще в первые послевоенные годы побывать у старца Иннокентия. До разорения монастырей он жил в Зосимовой пустыни, сравнительно недалеко от Лавры Преподобного Сергия. У старца же часто звучало: «Проси Преподобного!». Тогда меня удивило то, как это было сказано! Столько было в этом доверия, близости. От старца мы узнали и об открытии Лавры после войны. Как он радовался! Помню, как настойчиво отец Иннокентий советовал съездить к преподобному Сергию, когда вернули Церкви Лавру. Его отношение к Преподобному невольно заставляло без раздумий принимать все, что связано с именем Преподобного. Естественно, там же мы получили благословение съездить к Преподобному. Мне было тогда десять лет, одну бы не пустили в неведомые края, а старшим было недосуг. Еще и еще не раз слышали мы: «Съездите к Преподобному!». С тех пор все дальнейшее, все лучшее, самое желанное и заветное, связано благодарной памятью с Лаврой как с местом чуда, где Преподобный всероссийский игумен незримо действует по сей день, направляя каждого ко спасению.
Отец Иннокентий сказал нам, что в Сергиевом Посаде у него есть знакомая монахиня – мать Татьяна, он ее предупредит и она примет нас всегда, когда мы будем приезжать к Преподобному. Мать Татьяна – невысокая, уже сгорбленная пожилая монахиня из Хотьковского монастыря (в то время закрытого), очень серьезная и даже пугающая своей строгостью, сказала нам: «Приезжайте, когда сможете. Раз батюшка благословил, вам всегда будет место. Хотя бы на полу…» Мы приезжали, нам стелили под образами и мы ненадолго засыпали при свете лампадки, зная, что Лавра совсем рядом.
Особое благоговейное отношение к Лавре преподобного Сергия было, думаю, в нас разбужено батюшкой. Кто-то спросил у него однажды:
– Вот Лавру открыли, будут там монахи. Можно ли будет у них исповедоваться?
– Можно.
Рассказывали, как отец Иннокентий решил один трудный, мучительный вопрос: как быть, если в душе обида на то, что тебе меньше, чем другим, уделяет батюшка внимания? Одна из чад, измученная этим вопросом, пробовала себя успокоить тем, что у батюшки много подопечных, но это не помогало. Тогда она решила спросить благословения перейти к отцу N. Отец Иннокентий поинтересовался, чем вызвано такое желание. Она со страхом, обидой и волнением сказала, что у батюшки на нее не остается времени и внимания. В ответ батюшка не только не возмутился, не обиделся, а спокойно и просто предложил: «Давай договоримся так. Потерпи еще (он назвал срок). Я постараюсь исправиться. Если у меня не получится, то иди с миром к отцу N.» Спрашивавшая с удивлением заметила, что вся ее обида исчезла, пропало желание искать другого духовного отца и даже ждать указанного срока. Полный мир и довольство всем увозила она в сердце своем от старца.
Многие отмечали, что отец Иннокентий особенно старательно воспитывал в духовных чадах откровенность и полное доверие. Все знают, как трудно говорить батюшке о своих обидах на него, признаваться в недовольстве им.
Отец Иннокентий заранее предупреждал и, как мог, поощрял тех, кто на исповеди преодолевал страх, стыд, опасение за будущие отношения. Обычно кроме похвалы за откровенность следовала и «награда» в виде вареной картофелины в «мундире», луковицы или морковки, что по тем временам было не меньше пряника или конфетки.
Чтобы легче и плодотворнее было общение, батюшка благословлял держаться группками. Кто-то в них был если не ответственным, то хотя бы в курсе дел членов группки: знал адреса, место работы, положение в семье и т.д. Если что-то случалось, требующее скорого ответа батюшки, то писали и передавали записку с первым человеком, направлявшимся к нему. Как правило, часто общаться не получалось и поэтому большинство регулярно писали батюшке. Никто их не ограничивал: пиши, сколько надо и когда надо. Советовали только сверху надписывать на конверте: «грехи» или «срочно нужен ответ». Тогда мать Г., читавшая записки батюшке, могла «исповеди» отложить на время, а в первую очередь прочитать письмо, где написано: «срочно нужен ответ». Ответ батюшки писался тут же под диктовку и его довольно скоро получал вопрошавший. На «грехи» ответ мог прийти с другой оказией, попозже. Даже если отец Иннокентий, прослушав чью-то исповедь, никакого особого ответа не давал, все равно приходила записочка от матери Г.:
– Батюшка грехи слушал и сказал: «За покаяние Господь простит».
Такая весточка успокаивала и утверждала в мысли, что батюшка помнит и что Господь по его молитвам сохранит и простит. Придет время – и получит человек благословение приехать. Точно батюшка не указывал день, зная, что может не получиться: или не удастся отпроситься, поменяться сменами, или что-то еще задержит. Отец Иннокентий указывал обычно – «на Святках», «после такого-то праздника…» или «на такой-то неделе Поста…»
Одна его духовная дочь рассказывала, что смущала ее необходимость что-то придумывать, попросту – соврать, чтобы ее отпустили и она могла приехать к отцу Иннокентию в определенное время. Успокаивая ее, батюшка советовал на будущее время отпрашиваться к врачу. Пусть начальство одно имеет в виду, а она, собираясь к батюшке, другое. Ведь душу надо тоже лечить, и тут нужен врач.
Когда закрыли Алексеевский монастырь, то некоторые монахини стали брать на дом работу из артели – стегать одеяла. Закончат положенную норму, сдадут, получат материал для следующей партии – и снова склоняются над огромными пяльцами. Выполнить норму надо было, как известно, в срок: начальство не будет считаться ни с праздником, ни с «правилом». Как успеть все сделать и не оставаться без молитвы? Батюшка благословил всем работать, а одной читать «правило». Можно было меняться. Главное – прочитав положенное, повторять молитву Иисусову, «Богородице, Дево, радуйся…» или что-то еще, не пустословить.
Помню краткий разговор двух монахинь около шкафчика с посудой. Одна другой говорит: «Эх, уйти бы куда от всей этой суеты. Тяжело жить в миру…» Другая отвечает: «Старец сказал, что теперь пустыню найти можно лишь в собственном сердце», т.е. теперь надо особенно заботиться о том, чтобы в сердце было тихо, спокойно, свободно от шума страстей. Уйти некуда, да и не поможет перемена места.
Однажды батюшкина келейница мать Г. предупреждала его, что N многое добавляет от себя и верить ей, когда она говорит о других, нельзя. Отец Иннокентий не отрицал этого, но сказал: «Если человек пришел на исповедь, мы (священники) обязаны его выслушать и ему верить. Если он обманывает, то он и в ответе за это, а обижать недоверием нельзя».
Около батюшки Иннокентия был очень разный народ. Были простодушные, послушные, откровенные, с которыми, без сомнения, батюшке было много легче, чем с упрямыми и своевольными. Встречались такие и среди монашествующих, и среди мирских. Тех, кто во всем старался настоять на своем, кто стремился добиться своего во что бы то ни стало, батюшка уговаривал, увещевал, терпел долго, пока не убеждался, что все способы исправления исчерпаны, а желание изменить свое поведение не появляется. В таком случае следовал приговор: «Предаю тебя воле Божией. Пусть Господь тебя спасает, как знает. Я уже больше ничего не могу». Этим порывались духовные отношения и этого боялись (не знаю, все ли).
Батюшка призывал учиться молитве Иисусовой, произносить ее как можно чаще. Если позволяют обстоятельства, то читать ее полностью, а если нет, то хотя бы: «Господи, помилуй!» Обычно батюшка добавлял: «И будет хорошо, даже очень хорошо».
Когда ему жаловались на осложнение условий, на усиление скорбей, умножение немощей, батюшка старался обратить внимание на главное, советуя: «Надо усилить молитву».
В ответ на письмо (с жалобами на скорби) он продиктовал: «Тогда скорбь облегчается, когда мы принимаем ее как от руки Божией и переносим с терпением, обвиняя не людей, а себя. От сего делается успокоение душе». Батюшкины записки успокаивали, а ведь батюшка помнит, молится, и Господь, по его молитвам, поможет как-нибудь все вытерпеть.
Когда отцу Иннокентию жаловались на окружающих, он убеждал: «Не скорбите, что вас оскорбляют, а скорбите, когда вы кого оскорбляли. Полагайте начало благое ко исправлению».
Когда недоумевали, как поступить, а возможности попросить у батюшки благословения не было, он советовал: «Как совесть подскажет, так и поступите».
Иногда некоторые делали так: купят для себя какую-то обнову, а потом придут просить благословения носить ее. Батюшка на это замечал, что о благословении говорить поздно. Если хочешь все делать по совести, «с благословением», то надо начинать с намерения, а не ставить перед фактом.
Когда к батюшке обращались за советом о серьезных делах (идти ли на операцию? подавать ли в суд?), то он всегда советовал поговорить со специалистами, потом усиленно помолиться, прося Господа показать обстоятельствами, как надо поступить. Никогда не решал он поспешно, непродуманно, не указывал на единственное, ему кажущееся верным, решение, не настаивал на своем, не грозил наказанием Божиим за непослушание. Не было в словах отца Иннокентия давления, желания заставить подчиниться, имея в виду свой сан, авторитет, положение.
Когда его спрашивали (может быть, уповая на его прозорливость), а он не знал всего, то так и говорил: «Я ведь не в курсе внешних дел, а потому только буду молиться, и вас к сему призываю, а Господь и Матерь Божия управят, устроят все на пользу всем. Не скорбите прежде времени, предавайтесь воли Божией и просите помощи у Господа».
Главным батюшка считал даже не действие, а намерение. Если обстоятельства подсказывают – можно это учесть, но главное – не выбор того или другого действия, а цель его. Цель для христианина всегда одна: быть с Богом.
Слово «умудряйтесь» часто встречалось в письмах отца Иннокентия.
Батюшка никогда не требовал бездумного, механического исполнения «послушания», чтобы следом за этим не укоренилась лень мыслить, думать о своей ответственности. «Умудряться» во всех случаях – это заботиться и о том, чтобы свой мир не потерять и чужой не нарушить.
Нас волновали постоянные толки о том, что будет еще хуже, что дело идет к антихристу и налицо все признаки приближения его царства. Что нас ждет? Куда мы идем?
Очень хорошо помню, что сказала матушка:
– Старец отвечал так (видимо, подобные вопросы возникали у многих и батюшку не раз спрашивали): «Господь допускает народу страдания как экзамен. Он зовет к Себе, напоминает о жизни вечной, достойной человека. Если люди опомнятся, потянутся к Богу, будут ходить в храмы, молиться, каяться, то еще поживем. Господь подождет, потерпит. Если же страдания не образумят людей, то ничего хорошего ждать нельзя».
(Г. А. Пыльнева)
1994–1998 гг.
Добавьте комментарий