Безропотно и благодушно нес он свой тяжкий крест. Он никогда не пытался выделить себя, не стремился непременно настоять на своем, исполнить во что бы то ни стало свое желание. Он всецело отдавал себя в волю Божию, благую и совершенную. Одно из своих посланий он заканчивает словами: «Господь да умудрит каждого из нас искать не своего, но правды Божией и блага Святой Церкви!»
Своей мягкостью, кротостью, снисходительностью, своим тихим и любовным отношением к людям Патриарх умел всех примирить, успокоить. Умел победить своим незлобием враждебность и внутри Церкви и вне ее. Его незапятнанное имя было светлым маяком, указывающим путь к истине Православия. Своими посланиями он призывал народ к исполнению заповедей Христовых, к духовному возрождению через покаяние. Невозможно без волнения читать призыв к покаянию, обращенный Патриархом к народу перед Успенским постом:
«Еще продолжается на Руси эта страшная и томительная ночь, и не видно в ней радостного рассвета… Где же причина? Вопросите вашу православную совесть… Грех – вот корень… болезни. Грех, тяжкий нераскаянный грех вызвал сатану из бездны… О, кто даст очам нашим источники слез?! Где ты, некогда могучий и державный русский народ?.. Неужели ты не возродишься духовно?.. Неужели Господь навсегда закрыл для тебя источники жизни, погасил твои творческие силы, чтобы посечь тебя, как бесплодную смоковницу? О, да не будет сего! Плачьте же, дорогие братья и чада, оставшиеся верными Церкви и Родине, плачьте о великих грехах нашего отечества, пока оно не погибло до конца. Плачьте о самих себе и о тех, кто, по ожесточению сердца, не имеет благодати слез».
Велико значение посланий Патриарха к народу,– подобно святителям Филиппу и Ермогену, во времена великой смуты в отечестве он осветил народу происходившие события с церковной точки зрения. Многие строки этих посланий звучат так, будто написаны о нашем времени. В нынешнее время тяжелейших потрясений смуты и национальных унижений святитель Тихон вместе с исповедниками патриархом Ермогеном и митрополитом Филиппом является образцом героического стояния за веру, за спасение отчизны. На нем исполнилось пророчество святителя Филиппа, обращенное много веков назад к своему палачу Малюте Скуратову и его грозному повелителю Иоанну IV: «Мертвый я буду для вас еще страшней, а для истязуемого вами народа еще милей, чем живой».
До ареста Патриарх жил в прежнем помещении московских архиереев, в Троицком подворье Сергиевой Лавры, «у Троицы на Самотеке». Этот скромный, хотя и просторный, дом имел Крестовую церковь, где монахи Сергиевой Лавры ежедневно совершали уставные богослужения. Рядом с алтарем была устроена небольшая молельня, уставленная иконами; в ней Патриарх молился во время богослужений, когда сам не служил. Но служить он любил, и служил часто, особенно в Крестовой церкви. Дом был окружен садом, где Патриарх любил гулять, когда позволяли дела. Здесь часто присоединялись к нему и гости, и близкие ему люди, с которыми Святейший беседовал, иногда допоздна.
Стол Патриарха был очень скромный: ржаной хлеб подавался порциями, часто с соломой, картофель без масла. Как и в прежние свои годы, Святейший был совсем невзыскателен к столу, любил простую пищу, особенно русские щи да кашу.
О повседневных нуждах Патриарха – приготовление пищи, уборке, стирке и т.п. заботились женщины, приходившие ежедневно потрудиться ради любви к Святейшему. Среди них были и интеллигентные, высокообразованные и безукоризненно воспитанные дамы, и простые женщины и старушки, и девочки-подростки.
Попечение о нем имела вся верующая Москва. Оказать ему какую-нибудь услугу, принести скромный подарок было для каждого радостью. Особенно усердствовали москвичи в день тезоименитства Святейшего – 26 августа. Со всего города шли подношения, не только от отдельных лиц, но и от целых артелей. Охотный ряд присылал рыбу, икру, грибы, соленья; пекари и кондитеры – свои изделия; бакалейщики – чай, сахар и другие продукты; мануфактурщики – целые куски материи; садоводы – роскошные букеты цветов. Все эти дары Патриарх раздавал неимущим. Часто торговцы, рыбники и зеленщики отказывались от платы за продукты для кухни Патриарха. Когда во время ареста Патриарха пытались брать у этих торговцев продукты для «живоцерковников», в ответ слышали: «Для Патриарха что угодно, а для стервятников и за деньги не дадим».
Вспоминают, что в последний именинный день Святейшего в 1924 году его поздравляла делегация православных христиан Америки. Православные американцы молились в переполненном верующими Донском соборе; сам Святейший служил питургию и молебен святителю Тихону Воронежскому, после службы гости обратились к нему с приветственным словом, указывая на ту любовь, которую в течение своего святительства в Америке он стяжал не только среди своей русской паствы, но и у самих американцев. Опустившись перед Патриархом на колени, они вручили ему от имени всех его почитателей-американцев золотую митру, украшенную бриллиантами и патриаршее облачение.
В период нахождения Патриарха под стражей в Донском монастыре православные женщины делали все, чтобы облегчить быт Патриарха. На свои скудные средства они постоянно содержали в Донском монастыре специального человека, готовившего еду для Святейшего, которая затем передавалась через конвоиров. По очереди стирали они белье, по очереди круглосуточно дежурили под келией: они боялись пропустить момент, когда Патриарха вдруг переведут в другое место заключения.
Святейший видел из окна второго этажа своих бескорыстных благотворительниц, в любую погоду дежуривших внизу под деревьями, он открывал форточку и, высунув руку, благословлял их. Они кланялись ему, и слезы при этом лились из их глаз: благословение Святейшего было для них самой большой радостью и лучшей наградой за их труды и тяготы.
Не раз бывали случаи, когда этих женщин, дежуривших под окнами Святейшего, разгоняли, ловили, переписывали, фотографировали и всячески «стращали» различными способами. Но они мужественно и безропотно сносили все изощренные издевательства и угрозы сотрудников ГПУ и охраны, продолжая свое служение Святейшему. И как не вспомнить здесь святых жен-мироносиц, любовь которых к своему Божественному Учителю победила страх смерти и они остались до конца верными Господу.

После освобождения из заключения на Лубянке, Патриарх возвратился в Донской монастырь. Почти сразу после выхода из тюрьмы он собрал у себя в келье около двадцати женщин, заботившихся о нем во время нахождения его под стражей. По привычке они хотели взять на себя роль попечительных хозяек в обслуживании Патриарха, но тот терпеливо усадил всех их за стол и сказал им при этом:
«Сидите и не вставайте! Вы мне много послужили за последнее время, когда все покинули меня, вы ни на один день не оставили своих забот обо мне. А теперь я хочу послужить вам в малости, чтобы хоть немного отблагодарить вам за все… А вы – сидите и угощайтесь; никого мне в помощники не нужно». Он сложил руки на груди и, поклонившись гостям, произнес: «Спаси вас, Господи!.. Спаси вас Господи».
Все были взволнованы, сидели и едва не плакали. Чаепитие продолжалось два часа, в течение которых Святейший без устали угощал своих дорогих гостей: сам наливал из самовара и разносил всем чашки с чаем, потчевал вареньем и пирогами. Среди этих забот он успевал со всеми поговорить, каждой сказать ласковое или шутливое слово. Таким стал этот «пир», так напоминавший нам тот Евангельский пир, о котором Сам Господь сказал: «много званных, но мало избранных» (Мф. 20, 16).
Со всех концов России приезжали в Донской монастырь люди. В приемной Патриарха можно было увидеть епископов, священников и мирян. Московский корреспондент парижской газеты «Энформасьон» так описывает свои впечатления о приеме у Святейшего: «Спокойный, умный, ласковый, широко сострадательный, очень просто одетый, без всякой роскоши, без различия принимающий всех посетителей. Патриарх лишен, может быть, пышности, но он действительно чрезвычайно дорог тысячам малых людей, рабочих и крестьян, которые приходят его видеть. В нем под образом слабости угадывается крепкая воля, энергия для всех испытаний, вера непоколебимая… Постоянные изъявления сочувствия и преданности, которые он получает со всех концов России, делают его сильным и терпеливым… Густая молчаливая толпа ожидала приема. Странники, заметные по загорелым лицам, большой обуви и благочестивому виду, ожидали, сидя в тени башенного зубца. Они сделали несколько тысяч верст пешком, чтобы получить благословение Патриарха. Сельский священник, нервный и застенчивый, ходил взад и вперед… Женщина припала к скамье и закрыла лицо руками. Тяжелые рыдания судорожно вздергивали ее плечи. Несомненно, она пришла сюда искать облегчения в каком-то большом несчастии, и невольно пришли в голову тысячи и тысячи расстрелянных… Горожане и крестьяне, люди из народа – долгие часы, порою дни – ждут, чтобы открылась маленькая дверь и мальчик – певчий ввел их к Патриарху Тихону».

О встрече с Патриархом вспоминал протоиерей Валентин Свенцицкий: «Отворились двери. Я вошел в приемную. Трепет прошел по моему сердцу. Я увидел перед собой… живого угодника Божия, как изображает их Церковь на иконах. Это был образ слова, жития, любви, духа, веры, чистоты. Никакая клевета и никакая ложь, никакая злоба не могли отнять у верующих этой уверенности в духовном величии Патриарха… И вот – маленькая комнатка Патриарха Великой Российской Православной Церкви: кровать, покрытая сереньким одеялом, и сам он, старенький, в подрясничке, опоясанном широким поясом… Но ведь и Христос не был во дворце великих императоров. Он не имел где приклонить главу. Так ясно чувствовалось, что здесь Христос, что в этой смиренной, в этой униженной обстановке своей великий наш Патриарх – со Христом!».
Высочайшее служение Патриарха Тихона – печалование о народе. Долг печалования о церковном народе перед государственной властью был возложен на Патриарха еще в XVI веке и подтвержден на Соборе 1917 года особо среди прочих обязанностей главы Русской Церкви. Долг этот святитель Тихон исполнил до конца.
Патриарх стал бесспорным главой и вождем всего русского народа, живым символом его духовного единства. Мучители Церкви возвели его на такую высоту почитания, которая не дается никакими средствами мира сего.
Все верующие сознавали, что во дни гонений и скорбей даровал им Господь Отца, в котором явно проявлялась неотразимая сила не от мира сего, многих к себе привлекающая и покоряющая. Ему удалось выразить те черты, которые составляют внутренние качества Святой Руси: смиренномудрие, кротость, голубиную чистоту, соединенную с ясностью и радостью о Господе. Потому так ненавидели его и боялись враги и так добивались его смерти. Они страшились превращения Церкви не только в духовное, но и в организационное единство в связи со все растущим влиянием личности Патриарха. Поэтому Совнарком поручил ОГПУ разработать «мероприятия, могущие положить предел опасному развитию тихоновской агитации и организации». С новой силой продолжились гонения на Церковь.

Два-три раза в неделю к Патриарху приезжал Тучков, вынуждая вести утомительные многочасовые беседы, склоняя его на действия, выгодные для властей. Эти переговоры сопровождались то посулами, то угрозами, арестами и казнями близких к Патриарху людей. Патриарха уговаривали отречься от власти, обещая дать в этом случае регистрацию Церкви и успевали склонить на эту точку зрения часть архиереев, от него требовали смещения неугодных властям популярных и любимейших народом архиереев. (Летом 1924 г. втайне от Патриарха в Москве было собрано совещание видных архиереев для обсуждения вопроса об обращении к Патриарху с целью убедить его ради блага Церкви устраниться от управления Церковью. Однако группа архиереев, связанная духовно с владыкой Феодором (Поздеевским) отвергли эту идею, убеждая остальных в губительности для Церкви этого замысла. Тогда все собравшиеся архиереи подтвердили свою преданность и послушание Патриарху Тихону.) То обещали прекратить аресты духовенства, освободить заключенных или вернуть из ссылки нужных Патриарху епископов, или дать разрешение на духовную печать и образование, на свободу съездов и епархиального управления, то угрожали еще усилить репрессии. Особенно добивался Тучков от Патриарха, чтобы все церковные решения регистрировались представителями государства. Это означало бы полное подчинение Церкви государству, на что Патриарх не мог согласиться.
Трудно представить себе, как страдал Патриарх. Этот человек воплощенного спокойствия дрожал от волнения, когда ему докладывали об очередном появлении Тучкова. Это единственный случай, о котором мы знаем, когда Патриарх изменял своему обычному спокойствию. Его мучили и жгли на медленном огне ненависти.
24 сентября/7 октября 1924 года, накануне празднования памяти преподобного Сергия, Патриарх Тихон прибыл в Сергиев Посад и служил всенощную, а затем и литургию в Петропавловском храме. После литургии Святейшего подвезли к домику, где жил на покое старец отец Алексий Зосимовский. Старец был болен и принял Патриарха лежа на кровати. Как вспоминают очевидцы, несколько раз он порывался опустить ноги на пол, но Святейший брал их своими руками и снова поднимал на постель. Служил Патриарх и в других храмах, побывал в Гефсиманском скиту и в Пустыни Параклит. Утром 28 сентября/11 октября) Патриарх отправился к поезду. Провожая его под звон колокольный, братия Пустыни Параклит плакала, плакал и Святейший. Это был последний выезд Патриарха из Москвы.

В этот же период Патриарху пришлось перенести тяжелое испытание: трагическую смерть самого близкого к нему человека, келейника Якова Анисимовича Полозова. Он с юных лет неотступно находился рядом со святителем, был с ним и в Америке, и в Москве, состоял при нем как келейник и личный секретарь, оставаясь с Патриархом и после женитьбы. У Якова Анисимовича с супругой в конце 1920 года родилась дочь Ирина, которая вскоре умерла. Мать очень горевала, но Патриарх ее успокаивал и говорил:
– Невинный младенец предстоит пред Всевышним, и будет ей там хорошо, а ты не печалься, и Бог пошлет тебе еще дитя.
Слова Патриарха исполнились: в 1922 году в семье Полозовых родился сын, крестным отцом которого стал сам святитель Тихон.
Вечером 26 ноября/9 декабря 1924 года двое неизвестных проникли в покои Патриарха. Увидев в руке одного из них пистолет, Яков Анисимович бросился между ним и Патриархом. Раздались выстрелы. «… Моя мать услышала что-то вроде щелчков наверху,– вспоминает сын Полозова. – Она побежала наверх, дорогу ей преградил Патриарх и сказал: «Наташа, твоего мужа убили». Убийцы скрылись. Тут же прибыли сотрудники ВЧК во главе с Тучковым, который заявил, что это дело белогвардейцев».
Отпевали убитого в летнем храме Донского монастыря. Восемь епископов и сонм духовенства совершили заупокойную Литургию, множество народа пришло поклониться телу новомученика, так что храм не мог вместить и половины молящихся. Сам Патриарх в слезах напутствовал своего верного келейника. Он понимал, что пуля предназначалась ему, поэтому повелел похоронить Якова Анисимовича рядом со стеной малого храма Донского монастыря. Тучков пытался запретить, но Патриарх Тихон сказал: «Он будет лежать здесь!» – и убиенного похоронили вблизи малого Донского собора у кладбищенского прохода. Долго приходил к его могиле народ, приносили цветы, служили панихиды.

Вспоминают, что Патриарх сказал как-то Якову Анисимовичу, что они будут погребены рядом. Пророчество Святейшего впоследствии исполнилось. После кончины Патриарха власти начали строить на Донском кладбище крематорий, в связи с чем потребовали перенесения части могил, среди которых оказалась и могила Якова Анисимовича. Тогда его останки перенесли к южной стене малого Донского собора, у внутренней стены которого погребен был Патриарх Тихон. Таким образом, могилы их оказались рядом, отделенные друг от друга только стеной храма.
Это покушение было не первой попыткой властей расправиться с Патриархом. В июне 1921 года, когда Патриарх выходил из храма Христа Спасителя, некая назвавшаяся П. К. Гусевой ударила его ножом в бок,– и только кожаный пояс на подряснике, смягчивший удар ножа, спас тогда Святейшего. Женщину задержали, однако суд признал ее невменяемой и освободил.
После этого покушения Патриарх Тихон сказал во время благодарственного молебна в храме Христа Спасителя: «Господь призвал меня к высокому патриаршему служению, коего я не искал, как совершенно справедливо сказал о сем сейчас Высокопреосвященный митрополит Новгородский Арсений. Господь и хранит меня до того времени, пока жизнь моя нужна для Церкви… Если Господь пошлет мне мирную кончину и удостоит великой чести почивать с Отцами моими и предшественниками в древнем святом Успенском соборе, буди имя Господне благословенно. Но если мне суждено прожить мало дней и умереть от ножа или от расстрела, или наглою смертию, «и не будут знать места погребения» (Втор. 34, 6) – да будет воля Божия; «я не лучше собратий моих» (3 Цар. 19, 4), которые уже так умерли…»
Постоянное нервное напряжение и непосильные труды подтачивали здоровье Патриарха. Предчувствуя близкую кончину, Патриарх воспользовался правом, предоставленным ему Собором 1917 года, оставить после себя завещание, указав трех местоблюстителей патриаршего престола на случай своей смерти. Он написал это завещание 25 декабря/7 января 1925 года, на Рождество Христово.

Патриарх давно страдал нефритом, к этому прибавилась грудная жаба (стенокардия). Состояние здоровья его было таково, что он не мог совершать ни рождественских, ни крещенских богослужений. Врачи настаивали, чтобы Патриарх лег в клинику, на что Святейший согласился. Приведем отрывки из воспоминаний лечащего врача Е. Бакуниной о его пребывании в клинике: «Почти три месяца он находился под моим непосредственным наблюдением. Он был высокого роста, седой и очень худой и казался, хотя держал себя бодро, гораздо старше своего действительного возраста; в нашей больнице он праздновал шестидесятый год своего рождения. Невзирая на плохое состояние своего здоровья, он превосходно владел собой и ни на что не жаловался, хотя и видно было, что он был взволнован и очень нервничал. Он приехал на извозчике, которым обыкновенно пользовался, в сопровождении двух прислужников: монаха и сына одного из своих друзей.
… На основании консультации с врачами больницы, Патриарху предписали полнейший покой (ванны) и укрепляющие организм средства. Он страдал застаревшим хроническим воспалением почек и общим склерозом… Бывали и припадки грудной жабы, участившиеся после происшедшего убийства его прислужника.
Патриарха поместили в небольшой светлой комнате. В ней находились и удобное кресло и маленький письменный стол. На окнах были маленькие тюлевые занавески. Больной был особенно доволен тем, что окно выходило в сад Зачатьевского монастыря. Когда наступала весна, он любовался видом на монастырь и говорил: «Как хорошо! Сколько зелени и сколько птичек!».
Но с собой привез свои собственные иконы, поставил их на маленький столик и теплил перед ними лампадку…
Когда он чувствовал себя лучше, то, сидя в кресле, много читал: Тургенева, Гончарова и «Письма Победоносцева». В духовном облачении, в клобуке и с посохом в руке, он производил импонирующее впечатление…
Самое важное из всех врачебных предписаний, но вместе с тем и трудно осуществимое был «абсолютный покой» для больного и это причиняло нам наибольшие заботы. С первого же дня поступления в больницу, хотели его постоянно повидать бесчисленные посетители по служебным и личным делам. Среди них были и такие, которым совершенно нельзя было отказать, как например, начальник церковного отделения ОГПУ – Тучков. Он появился на второй же день и пожелал видеть «гражданина Белавина…». Я сказала ему, что больного видеть нельзя, ибо врачи предписали ему полный покой. Каждое волнение для него опасно.
В течение первых двух недель Патриарху стало лучше – его нервность уменьшилась, и анализ показал улучшение состояния его почек. Сам он часто говорил, что чувствует себя лучше и крепче. Врачей он всегда принимал очень любезно и любил иногда с ними пошутить. К служащим в клинике он всегда относился также любовно и к нему все относились с величайшим почтением и предупредительностью…
Конечно, Патриарх не был рядовым пациентом. Ход его болезни беспокоил весь верующий народ, но приковывал к себе внимание и большевицких властей, которым скорая смерть Патриарха была желательна. Это нас заставляло ради общего успокоения, а также ради собственной уверенности созывать консультацию врачей во всех, даже с медицинской точки зрения кажущихся маловажных случаях (как например, при зубной боли); этим мы хотели сложить часть ответственности за состояние больного и на других врачей. С другой же стороны особое общественное положение больного и его высокий духовный сан часто мешали подвергать его столь строгому лечению, как это казалось нужным. Он ставил свой долг Главы Церкви превыше своего здоровья и часто приходилось мириться с тем, что нам не удавалось убедить его в необходимости беречь свои силы. Очень возможно, что полнейшее спокойствие могло бы продлить жизнь Патриарха Тихона на два или на три года: сам же он говорил, что после смерти достаточно еще успеет полежать, что он не имеет права уклоняться от работы.

… Спустя три недели он уже стал принимать митрополита Петра Крутицкого, своего ближайшего сотрудника; часто он также принимал вдову своего убитого прислужника, о которой он заботился. Эти посещения всегда его очень утомляли. Но его посещали и многие другие: по служебным делам, за советом, ради испрошения благословения или помощи, или просто чтобы повидаться с ним. Приемная комната всегда была полна людьми, которым приходилось разъяснять, что больной нуждается в покое. Дважды посетили его депутации рабочих от бывшей Прохоровской фабрики и от какой-то другой. Рабочие принесли ему в подарок пару хороших сапог из сафьяновой кожи на заячьем меху; позже, выезжая на богослужения, он всегда их одевал. Вторая депутация привезла ему облачение.
… Патриарха посещали и больные нашей больницы, но эти посещения его не волновали, напротив, он им радовался.
Я помню одну больную, которая очень боялась предстоящей ей тяжелой операции. Перед ней она попросила разрешения повидать Патриарха, что ей и было разрешено. Она вышла из его комнаты совершенно успокоенная умиротворяющей беседой с Патриархом.
Когда Тучков приходил к нему, Патриарх отсылал других. Один раз он сказал, что Тучков предложил ему уйти на покой и поехать куда-нибудь на юг. Патриарх ответил: «На покое у меня еще будет достаточно времени, чтобы полежать. Теперь надо работать».
То же самое он отвечал и нам, когда мы его убеждали беречь себя и не выезжать на богослужения. – «Нет, надо ехать. Надо работать. Если я долго не показываюсь, то меня забудут».
И зимняя стужа не могла его удержать. На все убеждения он отвечал, показывая на подаренные ему рабочими сапоги: «Вот они стоят, с ними мне никакая стужа не страшна».
В больницу приходил и следователь ГПУ и долго расспрашивал Патриарха. Перед посещением Тучкова и следователя Патриарх обыкновенно волновался, однако же пытался отшучиваться и говорил: «Завтра придет ко мне некто в сером».
О допросах и разговорах с Тучковым он никогда ничего не говорил. Как только Патриарх несколько поправился, он опять приступил к исполнению своих обязанностей в церквах. Когда он служил, церкви всегда были полны, и ему бывало очень трудно проложить себе дорогу сквозь толпу. Остается совсем необъяснимым, каким образом верующие узнавали, когда и где Патриарх будет служить, ибо опубликовать такие объявления было немыслимо. Он служил в разных церквах, часто в Донском монастыре. В Великий пост он целых пять дней провел в монастыре и служил каждый день.
Хотя он от своих выездов всегда возвращался крайне утомленным, нам, врачам, он отвечал только: «это нужно», хотя он сам сознавал, что этим подрывает свое здоровье. Нам ничего другого не оставалось делать, как продолжать лечить и по мере возможности заботиться о покое. Состояние же его здоровья видимо ухудшалось: недостаточная работа почек, постоянная усталость и плохое общее самочувствие это ясно доказывали. Особенно плохо он почувствовал себя после открытия заседания синода, с которого вернулся только поздно вечером. Все его приближенные, лучшая его опора, были удалены из Москвы и он чувствовал себя всеми покинутым.
Добавьте комментарий