ЛЮБОВЬ ВОПЛОЩЕННАЯ (Книга первая. Глава первая)

Аршак отлично закончил начальную школу, и тогда его учитель дал ему рекомендательное письмо к своему другу – диpeктopу азербайджанского педагогического училища в Евлахе. Брат Асцатур, который работал тогда в магазине, дал Аршаку немного денег на дорогу. Когда Аршак пришел к директору, тот удивился, узнав, что присланный к нему юноша – армянин, но все же сказал:
– Раз он послал тебя ко мне, то я помогу, будешь учиться в нашем училище.

Аршак пришел в опорках на босу ногу, в рванье, которое трудно было назвать одеждой. Директор спросил:
– Одежда, которая на тебе, это все, что у тебя имеется?
Аршак ответил:
– Да, только то, что на мне (то есть на ногах лапти, штаны в заплатах, старая штопаная рубашка).
Директор дал ему бумажку с направлением в общежитие и попросил заведующую складом, чтобы та выдала юноше одежду.
Женщина удивилась и спросила у Аршака:
– Ты, что, родственник директора? – на что получила отрицательный ответ.

Она выдала ему все нижнее и верхнее новое белье, брюки, рубашку, пиджак демисезонное пальто. Но более всего потрясли его новые ботинки. Получив все это, он не мог сдержать слез. Старую одежду ему велели выбросить в мусор. Аршак вспоминал, как жалко было ему выбрасывать свою одежду.

Одевшись, он счастливый вышел на улицу и отправился в общежитие, куда имел направление. Всю дорогу он обходил любую лужицу и смотрел на ботинки, которые надел впервые в жизни. Случилось так, что директор шел сзади него и, наверное, понимал все чувства юноши.

Обучение, естественно, велось на азербайджанском языке. Сразу же выяснилось, что у Аршака есть пробелы в знаниях. Он просил товарищей, чтобы те объясняли ему то, чего он не понимал, и вскоре стал одним из первых учеников. Учителя ставили его в пример и говорили:
– Смотрите,– он армянин, а языком владеет лучше вас и учится прилежнее.

Аршак знал азербайджанский язык в совершенстве и впоследствии, работая в Министерстве сельского хозяйства, свободно вел переговоры с турками.

Летом, после первого курса Аршак не поехал на отдых домой, а остался работать на упаковке винограда,– и хорошо освоил это дело. На втором курсе он убедил приехать на учебу своего друга детства Саркиса, который впоследствии окончил институт и стал учителем. Поначалу они ели вдвоем один обед, спали на одной кровати, но потом нашлось место и даже дали обоим талоны на питание. Друг тоже учился хорошо. Всю стипендию друзья откладывали и смогли купить вначале хороший костюм Аршаку, а потом и Саркису, и стали прилично одеваться и питаться. Конечно, они не пили спиртного и не курили – об этом не могло и быть речи. По окончании рабфака оба без труда поступили на химический факультет института в Баку.

По окончании первого курса Аршаку посоветовал поехать на учебу в Москву его покровитель – директор техникума. Он сказал:
– У тебя прекрасные способности, к тому же сейчас есть особые наборы в центральные ВУЗы для национальных меньшинств, и тебе будет несложно поступить.

Чтобы иметь средства на жизнь, по приезде в Москву Аршак поступил работать в метро чернорабочим. Он мечтал о поступлении в медицинский институт, подал документы, но завалил экзамен по физике – не по незнанию предмета, а из-за плохого знания русского языка: не смог по-русски объяснить, как работает термометр.

Узнав о наборе в Московский Зоотехнический институт, он успел сдать туда документы в последний поток. Здесь на вступительных экзаменах я и познакомилась с ним.

НА ФРОНТЕ

Сразу после мобилизации Аршака направили на краткие курсы политруков. Пока их ускоренно обучали военной премудрости, фронт подходил все ближе. Раскаты канонады приближались, и курсанты стали требовать выдать им оружие на случай, если придется вступить в бой. Начальство заявило, что оружия для них нет, им выдадут учебные винтовки с просверленными в стволах отверстиями. На вопрос, как они смогут остановить врагов винтовками, которые не стреляют, им ответили:
– А вы из окопов будете показывать, что у вас есть оружие и тем задержите немцев. Кроме того, у вас будут штыки.

Аршак с великой горечью и болью рассказывал о неразберихе, ошибках и просто преступлениях, царивших в начале войны. Курсантов вовремя не эвакуировали в тыл, а тем временем немецкие танки прорвали нашу оборону и совершенно неожиданно появились перед безоружными курсантами. Разведка у немцев была поставлена хорошо, и они, видимо, были информированы, что здесь готовили политруков, которых враги расстреливали немедленно. Знали они и то, что у курсантов нет боевого оружия. Аршак говорил, что никогда не забудет этого ужаса: немецкие танки гонялись за нашими людьми. Курсанты рассыпались по полю, а враги, которые могли бы уложить их огнем из пулеметов, предпочитали давить наших будущих офицеров гусеницами танков, гоняясь за людьми, как на охоте. Ни гранат, ни винтовок, ни пистолетов у наших ребят не было. Почти все они погибли страшной смертью на том поле.

Аршака спас возничий, с которым он познакомился во время учебы на курсах,– он был с Кавказа (не помню, какой национальности). Когда все побежали, он погнал свою груженую телегу, запряженную двумя лошадями, и позволил Аршаку схватиться рукой за ее край, так что тот бежал рядом, пока лошади не удалились на безопасное расстояние. После этого бега Аршак рухнул на землю и долго не мог прийти в себя, казалось, что сердце выскочит из груди.

В расположении наших частей Аршаку вместе с другими чудом оставшимися в живых курсантами оформили документы: его назначили политруком в какое-то подразделение, которое тут же отправилось на фронт. И снова нехватка оружия, когда на двоих-троих солдат выдавали одну винтовку, говоря при этом, что можно будет взять оружие на передовой у убитых солдат. К счастью, у Аршака уже было оружие – ему выдали не только пистолет, как офицеру, но и автомат ППШ. После нескольких боев его часть попала в окружение, и он с группой бойцов пытался пробраться к своим. Шли в основном короткими летними ночами, а днем прятались от немцев. В один из таких дней они спрятались в кустах у дороги. Неожиданно застрекотали моторы и на шоссе появились два мотоцикла с немецкими солдатами. Наши затихли, прижались к земле. Но когда враги поравнялись с ними, Аршак дал длинную очередь из своего автомата и уложил трех фашистов. Сопровождавшие его бойцы набросились на Аршака: зачем, мол, ты это сделал,– теперь немцы оцепят весь район, и нам точно не уйти, погибнем все. Аршак ответил, что готов умереть, потому что уже отомстил врагам за их зверства.

Впоследствии за этот поступок его наградили орденом Красной Звезды. Еще он спросил у спутников, умеет ли кто-нибудь водить мотоцикл, ведь если сесть на два мотоцикла, то они смогут быстро добраться поближе к линии фронта. Оказалось, что никто не умеет обращаться с мотоциклом, поэтому пришлось прошить обе машины автоматными очередями, чтобы привести их в негодность. Когда их группа подходила к линии фронта, решили рассредоточиться и переодеться в гражданскую одежду. Дальше Аршак выбирался один. Прежде всего, он нашел в каком-то брошенном доме одежду и переоделся. Затем закопал свои документы, так как знал, что если попадет с ними к фашистам, то его сразу расстреляют.

Еще Аршак рассказывал, что когда они выбирались из окружения, то видели повсюду таблички со стрелками, на которых было написано: «Пункты сбора военнопленных». Он вспоминал, как изумляло его поведение многих наших солдат, оказавшихся в тылу врага: вместо того, чтобы попытаться выбраться или подороже продать свою жизнь в бою, они покорно шли на эти фашистские «пункты сбора» на верную погибель. Помнит, как говорили, что война проиграна, надежды на победу нет, и нужно смириться. Это было совершенно неприемлемо для Аршака. Он за всю свою трудную жизнь никогда не отчаивался и из любой самой сложной ситуации пытался найти выход. Кроме того, он очень любил свою родину, был благодарен за то, что ему помогли получить образование, выбраться из ужасной нищеты. Так что сдаваться было не в его характере.

Чем ближе к линии фронта, тем больше опасностей подстерегало его. Стояла жара; без еды, без воды, весь обросший, в грязной и рваной одежде он упорно пробирался к своим. Однажды нестерпимая жажда заставила его днем войти в село. Он подошел к колодцу и увидел, что на цепи нет ведра. Зашел в один из домов, попросил воды, но ему отказали, не дали и ведра. В другом доме снова отказ, а на просьбу дать ведро ему ответили:
– Спроси у немцев, сами впустили их, вот и просите.

В это время у колодца действительно появились два немца с автоматами. Аршак показал знаками, что ему хочется набрать воды из колодца. К удивлению немец протянул ведро. Аршак зацепил его и стал опускать вниз. Набрав полное ведро, он стал крутить ручку ворота, но ведро неожиданно свалилось вниз. Видимо он от волнения или слабости плохо привязал его. Тогда один из немцев показал ему дулом автомата на колодец: мол, полезай и доставай ведро. Аршак по цепи стал спускаться вниз, достал ведро, и начал подниматься. Вряд ли найдутся слова, чтобы описать его чувства в эти минуты. Аршак выбрался из колодца, протянул ведро немцам; один из них направил на него автомат. Аршак повернулся к нему спиной и медленно побрел по дороге, ожидая, что вот-вот раздастся очередь.
Немцы о чем-то громко спорили, стоя у колодца, но выстрела не последовало. Рядом с селом было поле с высокой травой. Как только Аршак вышел из села, сразу свернул с дороги в эту траву и побежал. Сколько он бежал, не помнит, и только совершенно выбившись из сил, упал в траву и до ночи лежал, как мертвый. Воды в тот день он так и не выпил.

Наконец, ему удалось выйти в расположение наших войск. Но радость была недолгой: его сразу отправили в Особый отдел и начали допрашивать. Документов с собой нет, разбираться с ним не хотели, а лишь обвиняли в шпионаже, грозили, объявляли врагом народа. Он пытался оправдаться, называл людей, командиров, которые могли бы подтвердить его личность, сам спрашивал у особистов, как он мог стать шпионом за те несколько дней, в которые выбирался из окружения, говорил, что он любит свою Родину и готов снова идти в бой. Но ничто не помогло, и его приговорили к расстрелу, как «шпиона и врага народа». И в тот момент, когда его уже вели под конвоем на расстрел, встретился им офицер, с которым Аршак учился на курсах политруков. Узнав, куда и зачем ведут его боевого товарища, он возмутился, остановил преступление и пошел в Особый отдел, где поручился за Аршака и сумел убедить особистов отменить приговор. После выяснения обстоятельств Аршаку оформили новые документы, но офицерского звания лишили и направили рядовым в штрафную роту. Так Господь сохранил моего Аршака от позорной смерти.

Зимой 1942 года его вместе с другими штрафниками бросили под Старую Руссу прямо на снег. Никаких оборонительных сооружений там не было – ни окопов, на землянок. Бойцы закапывались в снег. К счастью, как вспоминал Аршак, обмундирование было хорошее: валенки, полушубки, теплые шапки, и на удивление никто не простужался, хотя стояли сильнейшие морозы. Страшнее было другое: немцы били по нашим позициям без передышки, и число штрафников таяло с каждым днем. Убитых укладывали одного на другого, и из мертвых тел получалась хоть какая-то защита от вражеских пуль. Горячей пищи не было, так как немцы не давали пройти никакой технике; множество машин, пытавшихся пробиться к ним, были уничтожены огнем немецких батарей. С воздуха им сбрасывали мешки с хлебом и концентратами. Аршак рассказывал, что замерзшую буханку невозможно было разрезать ножом, и бойцы автоматной очередью откалывали кусочки хлеба, а потом оттаивали их во рту. Развести костер было невозможно, так как это означало верную гибель – немцы сразу бы накрыли огнем артиллерии.

Уже почти вся рота полегла в старорусских снегах, и надежды выбраться отсюда живыми почти не осталось, когда, наконец, за ними приехали. Остатки тех, кто держал оборону, погрузили ночью на грузовики и отправили на переформирование, заменив свежими частями.

Машина, в которой ехал Аршак с другими солдатами, попала в аварию и несколько раз перевернулось. Аршака выбросило из машины, и он упал на пенек, а затем и на обледенелую землю, потеряв сознание. Когда очнулся, понял, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, его парализовало. Он увидел, что бойцы с фонариками подбирают живых. Подошли и к нему, но он не мог произнести ни слова, так как от паралича потерял голос. Он понял, что надо срочно подать какой-то знак, иначе его оставят на снегу умирать,– и начал усиленно моргать глазами. Один из бойцов сказал, посветив фонарем:
– Смотри, этот, кажется, моргает,– а другой добавил:
– Ладно, давай возьмем его.
Взяли Аршака за руки и за ноги и бросили в кузов автомашины. Что было дальше, он не помнит.

Очнулся он только в госпитале, стал постепенно выздоравливать: восстанавливались двигательные функции, заживали шрамы на пояснице. Но следы от этого ужасного удара остались до конца дней. Последствием контузии стал диабет, которым Аршак заболел, придя с фронта.

Всегда с благодарностью и любовью вспоминал он медицинских сестер. Они кормили его, недвижимого с ложечки, поили чаем, писали письма родным и близким. Аршак говорил, что врачи и сестры буквально вытащили его из лап смерти и подлечили так, что он смог возвратиться в действующую армию.

После госпиталя Аршаку возвратили офицерское звание и направили на фронт политруком батальона. В 1943 году он снова был тяжело ранен. В тот день бойцы отбили несколько атак, погибло много боевых товарищей, а к вечеру Аршака ранило в голову и в правую ногу. Он потерял сознание, а когда пришел в себя, увидел, что почти все его боевые друзья лежат убитые. Нестерпимо болела нога, сапог наполнен был кровью, все лицо также залито кровью из раны в голове. Спасла его медсестра, которая перебинтовала голову, разрезала сапог, промыла рану,– оказалось, что ступня пробита насквозь и выше весь сустав забит мелкими осколками. (Эти осколки сидели в ноге до конца его жизни, а некоторые с болью выходили). Эта же медсестра вытащила Аршака с поля боя. К сожалению, он не смог узнать ее имени.

И снова госпиталь. Рана на ноге долго не заживала, кровоточила и гноилась, в результате началась гангрена. Врачи приняли решение ампутировать ногу, но один из них сказал, что попробует обойтись без этого,– и действительно сохранил ногу.

Из полевого госпиталя Аршака перевели в стационарный, в городе Кирове (Вятке). После длительного лечения Аршака выписали из госпиталя «по полной отставке» с инвалидностью первой группы.

Узнав мой адрес от родных в Тихвине, Аршак приехал ко мне в совхоз «Перелюбский», где я работала зоотехником фермы.

РОЖДЕНИЕ СЫНА

Когда Аршак приехал ко мне, его вызвали в райсельхозотдел, и направили в Озинский район главным зоотехником совхоза «Блукис». Туда мы и переехали. Жизнь там была нелегкая. Жилья у нас не было, приходилось снимать угол, зарплата нищенская, перспектив никаких. И все же именно здесь нас ожидала самая большая радость во всей нашей совместной жизни – рождение сына. Муж очень хотел дочь, но Господь судил иначе. Назвали мы сына Александром в память о моем старшем брате, погибшем на фронте. Впоследствии обе моих сестры также назвали своих сыновей Александрами.

Муж сам отвез меня на бричке в больницу местечка Семиглавый Мар, где я и родила сына в тот же день, почти сразу по приезде. На младенца приходили посмотреть со всей округи, так как за несколько военных лет это был первый появившийся здесь на свет ребенок.

Аршак подал заявление на учебу в Тимирязевскую Академию, на агропедотделение и уехал в Москву учиться, а я с сыном осталась в совхозе. По окончании учебы муж получил распределение в Махачкалу преподавателем сельхозтехникума. Нужно было выезжать на новое место. Мы без сожаления расставались с совхозом, еще не ведая, что нас ожидает. Все, что нажили за это время, пришлось бросить. Сначала хотели взять билеты на поезд, но все вагоны в том направлении были переполнены. К тому же тяжело заболел сын, – наверняка сказалось то, что мне пришлось пережить в военные годы. У Саши была диспепсия. (Диспепсия – нарушение пищеварения.) Мы решили плыть до Махачкалы на пароходе. Каюты нам не досталось, и мы получили место только на палубе, к счастью у самой трубы, где не ходили пассажиры. Почти всю дорогу сын плакал от боли, и мы ничем не могли помочь нашему ребенку: что бы он ни ел, все выходило не перевариваясь. Пассажиры возмущались тем, что плачущий ребенок не дает им спать, даже требовали высадить нас на берег. Спасли нашего сына груши: на какой-то пристани муж купил пакет с грушами. Саша съел одну грушу – и неожиданно для нас понос прекратился. С того момента до самой Махачкалы мы кормили сына грушами. Сейчас я знаю, что если бы мы поехали поездом, Саша бы умер в дороге.

В ДАГЕСТАНЕ

В Махачкале мужа направили работать преподавателем в сельхозтехникум на животноводческое отделение. Поселили нас в маленькой комнате Дома горцев. Директор техникума упросил меня преподавать студентам русский язык и литературу. Он говорил, что у них давно нет преподавателя литературы, ребята плохо знают русский язык, надо им помочь. Решила я попытаться,– и у меня получалось, все были довольны. Студенты полюбили меня, многие из них подружились с моим маленьким сыном, наперебой предлагали посидеть с ним, с удовольствием играли.

Но и здесь не было никакой надежды на жилье. Зарплата нищенская, цены огромные, мы не жили здесь, а выживали. Я видела, как мучается Аршак, видя совершенно безнадежную ситуацию для нашей семьи. Поэтому, когда он сказал, что хочет попытаться устроиться на работу в Москве, я сразу его отпустила. На работе он взял отпуск, так как его официально не отпускали как прибывшего по распределению, к тому же он был хорошим специалистом. Для проезда в Москву нужен был пропуск, которого у мужа не было. Поэтому он тайком залез в вагон, а когда поезд тронулся, перешел на буфер, где и провел почти всю дорогу. Удивительно, что его нигде не схватила милиция, а ведь на железной дороге в те годы порядки были очень строгие.

Я осталась одна с сыном. Все окружающие думали, что муж нас бросил. Снова наступили для меня тяжелые времена. Хотя я и не теряла бодрости, продолжала преподавать, с любовью воспитывала сына, но с каждым днем становилось все хуже: голод наступал на горло. О себе я не думала, но как сохранить жизнь ребенка? Пока не кончались деньги из моей мизерной зарплаты, я каждое утро покупала на рынке кружку ряженки, кусок хлеба и яблоко. Все это приносила в нашу комнату, ставила рядом с кроваткой спящего сына и уходила на занятия. Саша просыпался, и все до последней крошки съедал. Для себя же я ничего не могла купить из еды и по нескольку дней голодала. Хлеб не досыта и вода – вот весь мой рацион. Я постоянно думала о еде. В комнате не было ни крошки. Бывало, мне дарили что-то ребята, приезжавшие из аулов, но и эти подарки я делила с сыном. Вот когда мне стало по-настоящему трудно. Если бы я была одна, но рядом любимый маленький сын, и мы не знаем, будет ли у нас завтра какая-нибудь еда.

Воды в общежитии также не было: за ней приходилось ходить под гору к озеру. Особенно трудно было зимой, когда все тропинки к воде превращались в сплошной лед. Бывало, я упаду и опрокину ведро с водой, и приходится снова повторять тяжкий подъем. В комнате я кипятила воду на керосинке, и часто это был весь мой ужин. Керосинка же спасала нас от холода в зимнее время, так как помещение не отапливалось. Я оставляла в ней небольшой огонек, и Саша ходил вокруг нее, пытаясь согреться. Керосинка помогала мало, мы так сильно мерзли с Сашей. Мои студенты, видя это, принесли для отопления трубу, обвитую спиралью: мы включили ее в сеть и согрели нашу комнату. Но на следующий же день пришла проверка и отняли у нас это устройство.

Однажды я вошла в комнату и ужаснулась: в мое отсутствие керосинка начала коптить, по комнате носились черные хлопья, а мой сын был черным, как эфиоп, один нос белый. Радуется, счастливый: мама пришла! После этого случая я просила моих студентов присмотреть за Сашей или сама забегала в комнату в перерыве между уроками.

Никаких игрушек у сына не было. Я сделала из тряпок куклу, и Саша играл с ней. Еще одна игрушка – это тяжелый микроскоп; я ставила его в перевернутую табуретку, и сын играл вокруг этого сооружения.

Состав студентов в группах был интернациональным: аварцы, даргинцы, лакцы, лезгины, чеченцы, кумыки, арчинцы и представители других малых народов Дагестана. Я с ними прекрасно ладила, никогда не было никаких недоразумений, они всегда слушались, старательно готовили уроки. Бывало, что и посмеемся.

Однажды на уроке я попросила:
– Ребята, придумайте на русском языке фразу с использованием слов «друг» и «яблоко».
Вижу, что тянет руку один из моих горцев, вызываю его. Он сразу же отвечает:
– Мой друг Абдул украл у мине яблоко.
– Неужели друг может украсть что-то у своего друга? – спросила я его.
– Мой друг Абдул прадал мине яблоко,– продолжал он.
– А что еще может сделать друг с яблоком? – снова спросила я его.
Он помолчал, потом потупился, смешно скривил свою физиономию и сказал:
– Падарыл…

Когда мы проходили по программе «Евгения Онегина», один из студентов поразил меня тем, что сам по своей инициативе выучил наизусть Письмо Татьяны к Онегину. Для него это был подвиг, так как русский язык он знал очень плохо. Конечно, я поставила ему пятерку, похвалила перед всеми соучениками.
В комнате у меня под подушкой хранилась единственная ценная и очень дорогая для меня вещь – золотые часы, подаренные мне папой, к тому времени уже отошедшим в вечность. И вот эти часы кто-то украл у меня. Учителя в техникуме не поверили, когда я сказала им об этом, поскольку видели мою нищету, и решили, что я соврала. Никто не посочувствовал и не пожалел. Я поплакала тихонько и успокоилась – значит Господь так решил. Рядом с нами жили кавказцы-студенты,– они и утащили.

А голод давал о себе знать, я слабела с каждым днем, и единственным утешением для меня было то, что сыночек мой растет крепким и здоровым. Я дважды в жизни длительный период переживала настоящий голод. Ни о чем другом невозможно думать, кроме как о еде. Я всегда молюсь, чтобы Господь сохранил народ и нашу страну от этого ужаса.

Однажды два студента привезли из аула картошку и подарили мне. Спасибо моим дорогим мальчикам-ученикам,– они спасли нас с сыном от голодной смерти. Дети меня жалели, а взрослые – нет.

На Пасху мне удалось побывать на праздничной заутрене. В Махачкале был один действующий храм. Народа набилось столько, что я не смогла войти внутрь и всю службу простояла на улице. Только в конце литургии приложилась ко кресту.

Муж был очень энергичным человеком, и ему удалось устроиться в 1947 году на работу в Химкинский райсельхозотдел. Он ездил и ходил пешком по хозяйствам района. Вскоре он смог прислать нам деньги и пропуск на проезд – без него выехать было невозможно: билет не продавали и в поезд не сажали. Вещей больших у нас не было, поэтому собрались быстро, купили билет и подошли к нашему поезду. И вдруг нас с Сашей не пускают. Я так испугалась, что билет пропадет; денег нет ни копейки, купить новый билет не на что, и возвращаться нам было уже некуда. Показываю свои документы, проводник меня не пускает. Я взмолилась Пресвятой Владычице Богородице Тихвинской. Пречистая не оставила нас с сыном: вдруг подошел дежурный по вокзалу, посмотрел мои документы и приказал посадить нас в поезд, сказав, что все в порядке…

СХОДНЯ

Разыскали мы нашего папу и поселились на квартире у хозяйки в Бутаково (возле Химок). Во время поездок по району Аршак узнал, что на станции Сходня по Ленинградской дороге есть зоотехникум. Он сходил туда, показал свой диплом агропедотделения Тимирязевской Академии, и его приняли на работу преподавателем. Тогда мы сняли угол на Сходне.
Когда мы переехали в Подмосковье, Аршак убедил меня поступить в Тимирязевскую Сельскохозяйственную Академию. Я послушалась, хотя и было мне тогда очень лихо после всего пережитого. Муж говорил, что имея диплом ТСХА легче будет найти работу. Эта учеба далась мне так трудно, что и сегодня не хочется вспоминать о тех днях. Снова пришлось голодать. Сдавая экзамены и зачеты, я едва не теряла сознание.

СЕССИЯ ВАСХНИЛ

Во время учебы в Тимирязевской академии в 1948 году мы очень переживали о судьбе наших педагогов – знаменитых ученых-генетиков. Многие из нас уже имели опыт работы на исследовательских станциях и специализированных хозяйствах. Генетику нам преподавали серьезно, и у нас не было никаких сомнений в истинности этой удивительной и глубокой науки. Она открывала необъятные горизонты в селекции и выведении новых сортов растений и новых пород животных. Но тут грянула печально известная Сессия ВАСХНИЛ с повесткой дня «О положении в биологической науке», с печально известным вождем гонителей Т. Д. Лысенко.

Невозможно без слез вспоминать об этих событиях. Всемирно известных ученых, составлявших славу отечественной науки, обвиняли люди, либо ничего не смыслившие в генетике, либо ради коньюнктуры и получения ученых степеней и высоких должностей готовые на любое предательство. Мне рассказывали очевидцы, как после очередного заседания Сессии ученые-генетики собирались вместе и обсуждали, как спасти дело, которому они посвятили всю свою жизнь. Это напоминало абсурд, сумасшедший дом, когда «с высокой трибуны» отвергались совершенно очевидные, давно доказанные наукой истины. Но этого было мало,– за подобными обвинениями в идеализме и буржуазной направленности исследований маячила в лучшем случае потеря возможности работать, а в худшем – лагерь или ссылка, крушение всей жизни. Это было так тяжело переживать, ведь мы тогда находились в самой сердцевине биологической науки страны – в Тимирязевской академии (ТСХА).

Печать