Если поначалу у Патриарха были сомнения в отношении к нему церковного народа, то очень скоро стало видно, с какой любовью и трепетом встречали его верующие повсюду, где бы он ни появлялся. Первым делом освобожденного Патриарха было посещение похорон известного Московского старца отца Алексия Мечева. Взяв с собой облачение, Святейший направляется на кладбище, где собралось множество народа – отца Алексия знала вся верующая Москва. Ликованию людей не было предела (это ликование предсказал сам отец Алексий; незадолго до смерти он говорил: «Когда я умру, вам будет большая радость»).
Услышав радостную весть об освобождении Патриарха, толпы народа направились к Донскому монастырю, чтобы присутствовать на первом его служении или хотя бы увидать его. Все пространство внутри стен монастыря было заполнено людьми, в храм попасть не было надежды. После Литургии Патриарх вышел из храма. Кто-то запел стихиры Пасхи («Да воскреснет Бог…»). Тысячи голосов подхватили, пропели не только стихиры, но много раз повторяли «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробах живт даровав», хотя все происходило после праздника Святой Троицы, когда пасхальные песнопения по уставу не пелись. Народ плакал от радости, и никто не стыдился своих слез.
Патриарх благословлял народ, получившие благословение не расходились, а только отходили в сторону, и поэтому создавалось впечатление, что толпа не убывает. Святейший, посмотрев на окружающее его море голов, спросил: «Много ли вас еще, Православные?». И множество голосов, будто не поняв вопроса, дружно закричали: «Много, много, Ваше Святейшество, гораздо больше, чем нехристей». Патриарх ласково улыбнулся и продолжал благословлять народ, пока не подошли все. Был уже седьмой час вечера, но народ не расходился. Святейший медленно направился в свои покои, но многие продолжали стоять. Вскоре он вышел на галерейку над вратами и обратился к народу: «Идите, отдыхайте, православные. Я устал, вы устали. Теперь я опять с вами. Бог даст, будем часто видеться, а теперь расходитесь по домам». И, благословив народ, ушел к себе.
Патриарх Тихон опять начинает постоянно служить, чаще всего – в Донском монастыре. Выезжает и в храмы Москвы. Однако само освобождение его не разрешало множества проблем. Обвинения с Ратриарха сняты не были, следствие по его делу продолжалось, как заявил об этом член президиума Верховного Суда Галкин. Управление Церковью было захвачено обновленцами. Патриаршего же управления фактически не существовало – у Патриарха не было ни канцелярии, ни места, где она могла бы помещаться. Его постоянно вызывали в ОГПУ, где в ходе долгих и утомительных бесед и допросов пытались заставить Патриарха пойти на уступки.
Одной из вынужденных уступок было введение нового календарного стиля и предложение поминать власти за богослужением. Но епископат, клир и народ не приняли этих новшеств. Началась полная неразбериха в богослужениях: в одних храмах служили по новому стилю, в других – по старому. Явилась угроза нового раскола, на волнующееся церковное море надвигался еще один страшный вал. Патриарх дает распоряжение об отказе от нового стиля и перехода к старому, после чего растерянность стала еще большей – чему верить и чего держаться. Тогда кто-то из верующих обратился к Зосимовскому старцу Алексию (Соловьеву) и тот дал ответ, который скоро успокоил настроения в Церкви: «Если Святейший и десять раз будет переходить с одного стиля на другой, то и нам всем тоже десять раз надлежит переходить вслед за Патриархом».
Выход Патриарха на свободу принес огромную пользу Церкви, восстановив и утвердив в ней законное церковное управление. Святейший выпустил воззвание от 15 июля 1923 года о своем возвращении к руководству Церковью, объявив, что считает решения обновленческого «собора» о его низложении незаконным. Это воззвание, прозвучавшее как величественный благовест по всей России, открыло собою полосу покаяния многих обновленцев. Кончалось оно призывом Святейшего к уклонившимся от церковного единства: «Умоляем сознать свой грех, очистить себя покаянием и возвратиться в спасающее лоно Единой Вселенской Церкви!». Началось массовое возвращение обновленческих священников и архиереев в лоно Православной Церкви.
Патриарх напряженно до полного изнеможения трудился, пытаясь восстановить управление Церковью. Он часто служил в разных храмах, рукополагая епископов на пустующие кафедры. Однако многие из них не могли вступить в управление епархиями – их арестовывали и ссылали. Сотрудники ГПУ окружили Патриарха непрестанной слежкой: каждое движение, каждый шаг главы Церкви находился под их контролем. Их целью было не допустить возрождения единого церковного управления: ради этого они не останавливались перед арестами, расстрелами и другими репрессиями. О своем положении Патриарх говорил: «Лучше сидеть в тюрьме, я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу, я посылаю архиерея на юг, а он попадает на север; посылаю на запад, а его привозят на восток».
Насколько тяжелым бывало их положение, видно из слов Патриарха в наставлении епископу Мануилу (Лемешевскому), рукоположенному для Петрограда (знаменательно, что при хиротонии Патриарх Тихон вручил епископу Мануилу панагию с изображением иконы Божией Матери Державной): «Посылаю тебя на страдания, ибо кресты и скорби ждут тебя на новом поприще твоего служения, но мужайся и верни мне епархию».
Епископ Мануил исполнил этот завет Патриарха. За три месяца напряженнейшего труда, до своего ареста и ссылки, он вернул в ведение Патриарха из обновленчества большинство приходов Петроградской епархии, в которой его ревность служения и любовь к людям стяжали ему взаимную любовь и почитание паствы.
Это была битва за выживание Церкви: новыми и новыми хиротониями Патриарх пытался восстановить законную иерархию. Власти всеми способами пытались помешать этому, но милостью Божией Патриарху все же удавалось многое. Старец иеросхимонах Сампсон (Сиверс) вспоминает, как в 20-е годы он ездил с поручениями от Патриарха Тихона к архиереям северных епархий, в том числе и находящимся в тюрьмах, по вопросу о подборе кандидатов для епископских хиротоний. Это была рискованная, опасная работа, но благодаря ей Церковь пока еще могла держаться и сохранять свою иерархию.
Патриарх часто не имел связи с епархиальными архиереями, не имел нужной информации, должен был все время разгадывать тайный смысл назойливых требований чекистов и противостоять им с наименьшими потерями. Каждый раз, когда Патриарх отвергал очередное требование власти, кто-либо из его ближайших помощников арестовывался.
Одному из духовно близких ему священников, пригласившему Патриарха на праздничное богослужение, он сказал: «Береги себя. Я очень боюсь, что из-за моего приезда тебя арестуют, мне будет очень тяжело. Никто не знает, кроме Бога, как тяжело знать, что из-за тебя страдают люди по тюрьмам и высылкам».
В ноябре 1923 года начальник 6 отдела ОГПУ Е. Тучков (возглавлявший борьбу с Церковью) решил припугнуть Патриарха и вызвал его к себе под конвоем. Он в категорической форме потребовал от Патриарха, чтобы тот выработал декларацию о примирении с обновленцами. К удивлению Тучкова Патриарх заговорил еще более резким тоном, и заявил, что никто в мире не навяжет ему таких действий, которые противоречат его совести. Изумленный Тучков сменил тон и вежливо простился. Сразу же после этого был арестован ближайший советник Патриарха архиепископ Иларион (Троицкий) (священномученик), умерший впоследствии в тюрьме.
Тяжелое положение Патриарха раскрывает и эпизод, связанный с требованием Тучкова ввести в Церковное управление протоиерея Красницкого – одного из руководителей обновленцев, который будто бы покаялся. В этот момент у Святейшего состоялась встреча с митрополитом Кириллом (Смирнов). Митрополит Кирилл сказал: «Не нужно, Ваше Святейшество, вводить в Высшее Церковное управление этих комиссаров в рясах». Патриарх на это ответил: «Если мы не будем идти на компромиссы, то тогда все вы будете расстреляны или арестованы». Тогда митрополит Кирилл сказал Патриарху: «Ваше Святейшество, мы теперь только на это и годимся, чтобы в тюрьмах сидеть». После этого, получив от Елисаветградского духовенства послание с просьбой не включать Красницкого в Высшее Церковное управление, Патриарх написал на нем резолюцию: «Прошу верить, что я не пойду на соглашения и уступки, которые приведут к потере чистоты и крепости Православия».
Замысел с введением обновленцев в Церковное управление провалился, и в ответ на это Тучков запретил и упразднил епархиальное управление и епархиальные собрания. Оставшись без сосланного в Соловки владыки Илариона, Патриарх трудится с ближайшим советником митрополитом Крутицким Петром (Полянским). Постоянно велись переговоры с властями о прекращении дела Патриарха Тихона, без чего невозможно было легализовать возглавляемые им органы церковного управления. С начала 1924 года Патриарх добивался приема у высших советских руководителей. Несмотря на противодействие многих ненавистников, весной 1924 году Патриарх сумел пробиться на прием к М.И. Калининыму и А.И. Рыкову (председателю Совнаркома). Вследствие этих усилий 21 марта 1924 года постановлением ЦИК СССР было прекращено дело по обвинению в антисоветских преступлениях Патриарха Тихона.
Тем временем поддерживаемая властями «Живая Церковь» все более теряла свое влияние, хотя продолжались аресты архиереев и священников, верных Патриарху. Большая часть Церкви шла за Патриархом, всем было ясно, что обновленчество проиграло и держится только насилием и поддержкой ОГПУ. Результат борьбы властей с Православием получился обратный ожидаемому гонителями Церкви: вызванные этой борьбой религиозные споры пробудили интерес населения к религиозным вопросам, многие укрепились в готовности стоять до смерти за истинную веру. Верующий народ отверг обновленчество, а Православная Церковь только укрепилась духовно.
5 апреля 1924 года Патриарх разослал новое послание, обличающее тяжкие преступления вождей обновленческого раскола. В этом послании Патриарх Тихон на основании церковных канонов от имени Русской Православной Церкви наложил на обновленцев каноническое запрещение и подтвердил, что они впредь до раскаяния находятся вне общения с Церковью. Истина Православия восторжествовала и Святитель Тихон мог писать Константинопольскому Патриарху: «Весь русский православный народ сказал свое праведное слово как о нечестивом сборище, дерзко именующем себя собором 1923 г., так и о нечестивых вождях «обновленческого раскола»… Верующие не со схизматиками (раскольниками), а со своим законным и православным Патриархом».
Многие обновленцы каялись перед Патриархом и просили принять их опять в лоно Патриаршей Церкви. Святейший отвечал им так: «Я по долгу моему христианскому тебя прощаю, но этого недостаточно. Вина твоя велика и перед народом, которому ты был соблазном. А потому ты должен покаяться и перед ним. И если простит тебя и народ, я приму тебя с радостью и любовью».
Эти публичные покаяния происходили в разных храмах Москвы во время патриаршего служения. Всю литургию кающийся стоял в алтаре в простом монашеском одеянии (если это был архиерей или священнослужитель-монах), а по окончании ее Патриарх выводил его на амвон. Здесь кающийся трижды кланялся в ноги Патриарху и также народу и приносил во всеуслышание свое покаяние. Затем, перед молебном, покаявшийся и прощенный выходил из алтаря в облачении вместе с Патриархом и остальным духовенством для сослужения.
Некоторые из окружения Патриарха обвиняли его в слабости и уступчивости, другие – в непримиримости. И действительно, Святейший Патриарх Тихон был бесконечно терпим к людям, но принципиально непримирим ко всякой измене Православию. Но он был чужд и мысли об уходе в катакомбы и не согласился пойти за теми – несомненно достойными и готовыми на мученичество православными людьми, которые думали лишь о спасении «малого стада» и в условиях подполья сохраняли чистоту совести, не идя ни на какие компромиссы.
Святейший понимал, что невозможно сохранить Церковь, то есть канонический епископат, богослужение, проповедь и доступность Святых Таин для народа (в 20-е годы старец Псково-Печерского монастыря иеросхимонах Симеон сказал: «Надо идти на все, чтобы люди могли причащаться») – отгораживаясь, скрываясь от государства.
Патриарх каждый день искал для Церкви правильного, Богом благословенного выхода, и он думал только о Церкви, не веря ни в свою, ни в чью-либо непогрешимость. Он знал, что Святые Таинства совершаются и недостойными совершителями. Он постоянно призывал к покаянию и милостиво принимал кающихся обновленцев.
Священник Сергий Сидоров как-то попросил Патриарха разрешить недоумение, как поступить со Святыми Дарами, оставшимися после священника-обновленца. Святейший приказал потребить их за первой же литургией и сказал: «Митрополит А. считает дары красных не дарами. Я же думаю, что хотя красные и еретики, и служат и причащаются в суд себе и осуждение, надо все же бояться отвергать их Евхаристические Тайны. Предоставьте о сем деле судить Господу».
Православный народ Росси понимал, кем был Патриарх Тихон для Церкви и горячо любил своего духовного отца. Близок русскому сердцу он и потому, что воплотил в себе лучшие черты своего народа – от внешнего облика до внутренних черт характера. «Очень многие,– говорил один архиерей,– выражали близость к Патриарху, воспринимая его как благодатного старца». Патриарх Тихон обладал даром прозорливости,– он многим предсказал будущее. «Молитвенник народный, старец всея Руси»,– называли Патриарха верующие. Для православных людей он был не только носителем высшей церковной власти. Его почитали как человека, достигшего высокой ступени совершенства, как благодатного носителя Духа Божия, дающего слово мудрости и рассуждения.
О случае благодатной помощи, полученной по молитве Патриарха, сохранился рассказ женщины, присутствовавшей на патриаршем богослужении в Московском храме святого мученика Никиты: «Когда к Патриарху Тихону обращались с просьбою послужить в каком-либо из московских храмов, он никогда не отказывал. О патриаршем служении объявлялось в церквах заблаговременно, и радостная весть быстро распространялась. Собравшиеся в этих случаях толпы все увеличивались, а с наступлением весны, тепла и усиленного притока в Москву странников и богомольцев эти толпы исчислялись тысячами. Ни один из московских храмов не мог вместить такое множество молящихся и потому большинство оставалось в ограде церковной и даже вне ее… Особенно памятен мне летний, ясный, радостный день 1924 года. За Земляным валом на открытом месте – большой и высокий храм святого Никиты мученика… Народ занял весь церковный двор и прилегающие к нему переулки и улицы. Движение на них почти остановилось, и только трамваи проходят, осторожно замедляя ход… Но вот начинается колокольный звон… подъезжает Патриарх на своем неизменном извозчике. Ему под ноги бросают цветы. Точно сотканный любовью народный ковер, стелются они перед ним. А он идет смиренно, замедляя шаги, радостно и любовно осеняя всех своей благословляющий рукой… Вот он медленно спускается с лестницы, теснимый народом со всех сторон… Все тянутся к нему. Матери держат на руках своих детей, поднимая их высоко над головами, чтобы и они получили святительское благословение и увидели Святейшего.
Двое мужчин удерживают за руки извивающуюся в корчах молодую женщину. В надежде на исцеление они хотят подвести ее к Патриарху. Но она упирается ногами в землю и издает какое-то дикое мычание. По багровому лицу струится пот, волосы растрепаны, блуждающие глаза горят исступлением.
«Кликуша, порченая»,– проносится сочувственно по толпе, и передние расступаются, чтобы дать больной дорогу. Провожатым удается подтащить ее к проходу Патриарха.
Подойдя к ней вплотную, Святейший останавливается и молча кладет ей на голову свою руку. Одержимая тотчас смолкает, судороги прекращаются и с тихим плачем она припадает губами к благословляющей ее руке. Провожатые и многие из присутствующих набожно крестятся… И постепенно, не спеша расходится толпа, утешенная, умиротворенная и радостная».
Замечательный пример прозорливости Патриарха преподают нам воспоминания о московской старице схимонахини Севастиане. – Однажды матушка обратилась к своему благодетелю с просьбой достать муки. Когда тот принес мешок с мукой, матушка замесила тесто и ночью испекла пять караваев хлеба. Затем положила их в приготовленный заранее мешок и вышла из дома. Направилась она к Донскому монастырю, где находился тогда под домашним арестом Патриарх Тихон. В те дни монастырь напоминал осажденную крепость: кругом стояла вооруженная охрана, на башнях – часовые с пулеметами. Пройти к Патриарху не то что ночью – и днем-то было почти невозможно. У входа в келию Патриарха на втором этаже круглосуточно дежурили сотрудники ВЧК.
И тем не менее матушка глубокой ночью проникла на территорию монастыря, дошла по дорожкам до келии и стала подниматься по лестнице. Святейший не спал в эту ночь и обратился к своему келейнику Якову:
– Как хочется горячего хлеба, если бы ты знал.
– Где ж его найти, кругом охрана, ночь, никто не выпустит, да и где взять-то?
– Яшенька, хочу горячего хлеба.
– Ваше Святейшество, ночь, сейчас половина четвертого.
Тогда Патриарх сказал:
– Она уже на пороге, поднимается по лестнице.
Яков открыл входную дверь – на пороге стояла схимонахиня Севастиана с мешком, в котором находились пять еще не успевших остыть караваев свежего, пахучего хлеба. В эту ночь матушка прошла мимо многочисленной охраны, мимо уснувших сторожей-чекистов – и никто ее не увидел. Патриарх благословил пришедшую и с благодарностью принял хлеб, после чего сказал:
– Мать Севастиана, пусть твои двери не закрываются от всех скорбящих людей.
– Ваше Святейшество, я уже в Бутырках посидела.
– Обещаю, что ни одна вражия рука к тебе не прикоснется.
После этих слов Святейший еще раз благословил старицу, и она удалилась из его келии тем же путем.
«Обещание» Патриарха исполнилось в точности: за всю долгую жизнь во время жестоких гонений за веру матушку не арестовывали, не ссылали. Конечно, сигналы на нее поступали, и заходили ее проведать сотрудники соответствующих органов. Однако благословение Патриарха Тихона неизменно хранило ее и ограждало. Рассказывают, как пришел к матушке в пять часов утра сотрудник КГБ. Провел он в ее келии почти целый день. После встречи с матушкой и бесед с ней он обратился к вере.
Описанные случаи приоткрывают нам малоизвестную область таинственной внутренней жизни Патриарха Тихона как благодатного старца, и молитвенника.Сохранилось замечательное свидетельство конвоиров, которые стерегли Патриарха во время домашнего ареста: «Всем хорош старик,– говорили они,– только вот молится долго по ночам. Не задремлешь с ним».
Несмотря на множество дел по управлению Церковью, Патриарх Тихон служил часто. В среднем он совершал в месяц 23–25 богослужений. Это было его земное предстояние за Церковь. Его Патриаршие службы отличались особой торжественностью и глубоким молитвенным настроем. Во время богослужений он никогда не допускал громких окриков и суетливости. Если нужно было сделать какие-либо распоряжения, они отдавались тихо и вежливо, и замечания делались после службы и всегда мягко и с любовью. Да их редко приходилось делать: сослужащие проникались молитвенным настроением Патриарха.
«Не напрасно носил он титул Святейшего. Это была действительно Святость, величавая в своей простоте и простая в своем исключительном величии»,– вспоминает современник Патриарха. «От Святейшего уходишь духовно умытым»,– говорили посещавшие его. Вот почему улыбка Патриарха, светлая и ласковая, так памятна была всем, знавшим его. Его постоянно видели радостным, сияющим, а это первый признак примирения с Небом. Эта дивная радостная улыбка всегда доказывала, что он в Боге.
Патриарх притягивал сердца многих обаянием своей личности, перед которой преклонялись подчас и люди неверующие. «Он был олицетворением кротости, доброты и сердечности»,– говорил о Патриархе епископ Августин (Беляев). «Особенное впечатление на меня производила доброта Святейшего Тихона, и я всегда видел от него только ласку, внимание и любовь»,– вспоминал один из сподвижников Патриарха. Его чуткость и отзывчивость проявлялись в щедрой помощи всем неимущим и обездоленным. Это качество не могли отрицать даже враги Патриарха: «Подите к Патриарху, попросите у него денег, и он вам отдаст все, что у него есть, несмотря на то, что ему, Патриарху, в его возрасте, измученному после богослужения, придется идти пешком, что и было недавно»,– свидетельствует даже один из зачинщиков церковной смуты.
Все знавшие Патриарха отмечали его удивительную доступность, простоту и скромность. Многие злоупотребляли этими сторонами его души, но Патриарх не менял своего отношения к людям. Двери его дома были всегда для всех открыты, как открыто было каждому его сердце – ласковое, отзывчивое, любвеобильное. Ни в личной жизни, ни в своем первосвятительском служении, Святейший Патриарх не выносил и не делал ничего показного, внешнего. Он являл собою пример истинного благородства.
Приведем строки воспоминаний православной москвички о Патриархе (1920-е годы): «Радость сопровождала его всегда. Она точно излучалась им и передавалась окружающим. При виде его всяк забывал свои заботы и тяготы – они точно отходили куда-то, а вместе с ними отступали и все попечения житейские – суровая, безотрадная, переполненная скорбями, подневольная будничная жизнь. Отдыхал русский человек от своего казавшегося порою безвыходным страдания, от злобы своих притеснителей…
«Вот он – наш перед Богом молитвенник и заступник и утешение наше» – думалось всем, глядящим на Святителя земли Русской. И миром, любовью, светлою надеждой на милость Божию наполнялись сердца… Патриарх Тихон был собирателем всей Православной Руси, собирателем народа русского и его души. И силою его любви и святительской молитвы так сплотился русский народ со своею Церковью, что никаким силам, ни человеческим, ни дьявольским, его от нее не оторвать».
Добавьте комментарий