ЛЮБОВЬ ВОПЛОЩЕННАЯ (Книга первая. Глава первая)

ЭВАКУАЦИЯ

Через некоторое время директор совхоза пригласил меня и сказал, что как жене офицера действующей армии, мне можно уехать поездом, но он советует эвакуироваться с совхозом; поголовье скота будет перегоняться в тыл, и я буду помогать, как специалист. Так я и поступила. Наш совхоз имел поголовье знаменитой породы овец – асканийский рамбулье, над выведением которой много лет трудились наши генетики и селекционеры. Потерять породу можно было в один миг. Если бы мы оставили животных, то это означало бы гибель породы, так как мы держали маточное стадо. Поэтому и приняли решение гнать поголовье на восток. Сформировали несколько отар. Директор совхоза возглавил первую, меня поставил во главе последней, завершающей движение.

С фронта шли тревожные вести. Директор отдал приказ двинуться в путь на Восток. Мне сказали, что из вещей можно взять с собой не более одного небольшого чемодана, так как тащить всю поклажу придется волам, а повозки и так перегружены. Я и собрала маленький чемоданчик. Взяла фотографии родителей, братьев и несколько снимков из студенческой жизни. Аршак занимался фотографией, и у нас привезен был из института целый чемодан снимков. Затем положила смену белья, платье, мамин пуховый платок и валенки из Тихвина – как они мне пригодились потом! Все нажитое в нашем первом семейном доме пришлось оставить.

И погнали мы отары овец и стадо коров в неведомую даль, за Волгу. Мне поручили обеспечивать пять отар, в каждой из которых находилось по тысяче овец. Чабанам каждой отары были даны домики на колесах и повозки с бочками воды, запряженные волами. Без воды в бескрайней и безводной степи легко было погибнуть. На повозках везли продукты, там же располагались семьи чабанов, сопровождавших поголовье. Мне выделили бричку (в тех краях ее называли «бедарка») с лошадью. Я была зоотехником, и на меня возложили всю ответственность за людей и за поголовье животных.

Начали мы движение вдоль Черного моря по песчаной Кинбурнской косе. Пoвозки утопали в песке, буксовали колеса, волы выбивались из сил. Не могу здесь не вспомнить добрым словом этих удивительных, смирных и покладистых животных,– их невозможно было не полюбить! С великим трудом выплыли мы из этого песчаного моря, и пошли по степям. После первого дня пути часть чабанов повернула домой, тогда мы перераспределили людей и продолжали идти.

Двигались отары вслед друг за другом с интервалом в несколько часов хода. Нужно было в пути кормить и поить скот, поэтому остановки делали у редких в степи колодцев или у больших скирд сена. Мы старались двигаться так, чтобы была видна идущая впереди отара, но это далеко не всегда удавалось. На пути постоянно искали воду. О приближении фронта мы узнавали по зареву пожаров, постепенно догонявших нас.

Через несколько дней пути мы нашли удобное возвышенное место и решили остановиться на отдых. Животные устали, но еще больше устали сопровождавшие их люди. Нужно было выспаться, постирать вещи, сварить горячий обед. Мы не сразу заметили, что вода находившегося рядом залива стала приближаться к нам. Не знаю, что это за явление, возможно, связанное с морскими приливами и отливами. Постепенно вода начала окружать место нашей стоянки. Расположились мы на пригорке, и нам хорошо было видно, как вода растекалась по степи. Вот уже остался тонкий перешеек, наконец, и его поглотила вода. Зрелище было устрашающее: вода растеклась чуть ли не до горизонта, а наш островок становился всё меньше.

Животные испуганно сбились в кучу, слышалось жалобное блеяние, мычание. Можно представить, каково было нам видеть все это. Вода быстро окружала нас, бежать было некуда Как спастись от этой напасти? К ночи мы оказались на небольшом островке посреди моря. Стало темнеть, и на нас опустилась южная летняя ночь. Ни о каком бегстве уже нельзя было и думать. Это было так страшно! Небо закрыла хмарь, так что не было видно ни одной звезды. Нам оставалось только ждать и надеяться на помощь Божию.

Вот когда я молилась по-настоящему, быть может, первый раз в жизни. Молилась Господу, Божией Матери, всем святым, просила помиловать тех, кого мне доверили вывести, чтобы спасти от врага, просила пощадить невинных животных, ведь мы только начали свой тяжкий и долгий путь.

Под утро вода перестала прибывать, у всех нас отлегло от сердца, но, конечно, никто не спал в ту ночь. А потом вода начала отступать. Как только появилась дорожка из суши, мы бегом направились по ней. Так благополучно закончилось первое наше приключение.

Я всю жизнь любила животных. Особенно нравились мне животные-детки: птенчики, цыплята, щенки, котята. Так умилительно на них смотреть, а как они чудесно умеют играть, можно часами с ними заниматься и не соскучишься. Работая зоотехником, мне постоянно приходилось общаться с животными и казалось, что я начала понимать их язык, и они часто давали знать, что понимают меня и видят мою любовь к ним. Но никогда ни с одним из животных в моей долгой жизни не было у меня таких удивительных отношений, как с конем, которого я назвала Жемчугом. Я знаю точно, что он понимал мои слова, чувствовал мое душевное состояние. Он проявлял такую удивительную чуткость, на какую способны немногие из людей. Встретились мы с ним во время нашего исхода с Украины…

После нескольких дней пути наша отара остановилась у колодца: необходимо было дать отдых животным, да и мы очень устали. Прежде всего, начали поить животных, для чего набирали воду из колодца и сливали ее в бочку, откуда животные по очереди пили. Направилась и я к колодцу, чтобы напоить свою лошадь. И в этот момент ко мне подошел кем-то брошенный в степи конь. До меня чабаны долго поили овец, волов, коров, но этот конь подошел именно ко мне. Я увидела, что у него стерта до крови холка. Потому коня и бросили, так как его нельзя было уже ни запрячь, ни оседлать. Я его приласкала и начала поить водой из нашей бочки – он с жадностью пил, видно, что долго не был на водопое. Потом с благодарностью смотрел мне в глаза. Я обработала, продезинфицировала рану, смазала ее криолином. Потом обрабатывала рану специальными мазями – нас ведь обучали в институте основам ветеринарии, и я смогла полечить коня. Вообще меня удивляют и восхищают те, кто умеют лечить животных. У них не спросишь, что болит, нужно почувствовать и понять, как и что не в порядке в организме.

Наш табор двинулся дальше, а конь идет за мной; я его поила, кормила, лечила, как умела, и вскоре рана зажила. Тогда я решила из своей бедарки сделать двуколку (то есть повозку, запряженную двумя лошадьми). Как раз мы проходили мимо брошенной МТС (машинно-тракторной станции). Я заехала на машинный двор, нашла пожарный рукав и валик, разрезала рукав ножом, зацепила постромки и получилась у меня упряжь. Затем нашла гибкое железо и прикрутила с его помощью валик к постромкам (постромка – ремень (веревка), соединяющий валек с хомутом) от передней рамы двуколки. Соединила без оглобли двумя постромками обеих лошадей с телегой и далее двигалась уже на двух лошадях, отчего скорость моя заметно увеличилась. Там же обнаружила колесо, которое мне очень пригодилось впоследствии. В пути колеса часто ломались, и я доставала их, где только могла: по дороге, у опустевших совхозных мастерских, на машинно-тракторных станциях. Найденное колесо взваливала на двуколку, везла к табору, и снова мы двигались на восток.

Обретенного коня я назвала Жемчугом. Он сразу стал откликаться на кличку и так полюбил меня, как, наверное, никто из животных не любил ни до, ни после этого. Благодаря общению с Жемчугом мне открылось, насколько глубоко могут животные чувствовать происходящее, и что они даны нам Господом, как наши меньшие братья, и способны совершать ради людей удивительные подвиги, преодолевая страх смерти и опасности. Мой любимый Жемчуг несколько раз спасал меня от верной гибели, спасал своей любовью, терпением, кротостью и силой. Когда я его тихонько подзывала, он заржет, подбежит ко мне и начинает ласкаться. Я его глажу, а он заглядывает мне в глаза, и я чувствую его радость, его любовь и нежную преданность. Иногда мне казалось, что он вот-вот заговорит. Его не нужно было понукать или направлять вожжами: он сам выбирал дорогу и делал это куда лучше меня. Мне нужно было просто довериться ему, и мой друг всегда привозил меня в нужное место, иногда очень далеко отстоящее от нашего местоположения. А уж когда нужно было возвращаться домой, мой Жемчуг мчался как стрела.

Во время движения, моя ферма отстала от основной группы нашего совхоза. Какой-то мужчина быстро шел по дороге и, остановившись, сказал, что впереди немцы, мы окружены, и дальше двигаться нельзя. Все заволновались, не зная, что делать. Я остановила обоз, просила всех не нервничать, сохранять спокойствие, остановиться на отдых, заниматься делами, а я одна поеду на связь со своими и пусть все меня ждут, сколько бы ни пришлось. Доехав до ближайшего селения, я встретила у колодца женщину, которая мне объяснила, что вчера шли наши танки, но все подумали, что немецкие, и спешно эвакуировались. Я поняла, что сообщение мужчины было ошибочным.

Мы все очень боялись встречи с врагами. Мне рассказали впоследствии, как в нашем совхозе фашисты спросили у мальчика на ферме:
– Кто у вас здесь начальник?
Он ответил, указывая на свою маму:
– У нас есть зоотехник.
Фашист тут же из автомата прошил ее очередью прямо на глазах у сына.

Не раз пролетали над нами немецкие самолеты, но как-то проносило: фашисты не бомбили, а только пугали, давая несколько пулеметных очередей. Господь оберегал нас. Но однажды бомбы посыпались прямо на нас. Фашисты совершили налет на нашу отару. Как это страшно: гудят сирены, падают бомбы цепочкой одна за другой, мы их видим своими глазами, а спрятаться негде, на сотни километров вокруг – открытая степь. Потом начались взрывы, животные ревут, сбиваются в кучи, бегут в разные стороны. Потом новые заходы – и снова разрывы, гибель людей и животных… Долго собирали мы скот после налета, от многочисленных взрывов поднялись тучи пыли, и мы не могли понять, в какую сторону идти. Обычно мы видели дым от вечерних костров впереди идущей отары, а тут ничего не стало видно.

Собрала я чабанов, чтобы посоветоваться и решить, как поступить дальше. Посовещавшись, приняли мое предложение: всем остаться на месте и ожидать моего возвращения, я же должна была добраться на двуколке до ушедших вперед отар. В это время ко мне подбежала молодая женщина Фира и со слезами начала умолять не покидать их. Она не смогла выехать в эвакуацию и попросила взять ее с двумя детьми. Еле-еле удалось мне уговорить своих сотрудников, чтобы дали им место на повозке. Я ее долго успокаивала и обещала вернуться. Подходили ко мне и плакали жены чабанов; они почему-то тоже думали, что я не вернусь, ведь только у меня были кони. Но что было делать? Надо было спасать людей и животных. Тогда я распрягла своего Жемчуга и села на него верхом (седла, конечно, не было), и поскакала на поиски других отар.

Долго скакала я по степи и догнала-таки своих. Мы договорились, что все остальные отары остановятся и будут ожидать, пока мы не подтянемся. Тут же я развернулась и отправилась назад. Но день уже склонился к вечеру, стало быстро темнеть, а я могла ориентироваться только по солнцу. Ехать дальше было бессмысленно. Тем более, что я смертельно устала и переволновалась, поэтому решила отдохнуть прямо в поле. Нигде ни души, ни звука. Зеленый ковер тянется до горизонта. Распрягла лошадь, одела на ноги ей путы (веревка с застегивающейся петлей), чтобы далеко не ушла, буквально повалилась на землю и мгновенно заснула.

Еще не взошло солнце, когда я проснулась и увидела: кругом густой туман, вся степь покрыта какой-то хмарью, так что солнца не видно, а коня моего нет. Что я пережила в эти минуты? Одна в безлюдном месте и без средств передвижения. Куда идти, не знаю; ни воды, ни еды с собой, меня ждут сотни людей, все отары стоят. Я и плакала, и молилась: «Божия Матерь, помоги!» Попыталась кричать, но кто же откликнется? Начала бегать во все стороны и звать лошадь по кличке: «Жемчуг, Жемчуг, где ты?» И вдруг услышала тихое ржание. Как же возликовало мое сердце! Видимость плохая, но я побежала в ту сторону, откуда услышала ржание и вскоре увидела, как мой Жемчуг спокойно жует траву, путы развязаны, и он спокойно пасется на просторе. От радости я гладила его голову, прижимала к себе, что-то говорила. А тут и солнце появилось, так что мне было уже понятно, куда направить коня. Быстро домчались мы до своих.

Первой ко мне бросилась Фира со словами:
– Простите, мы думали, что вы оставили нас!
– Да как же, неужели я могла такое сделать?
Как же все радовались, что все закончилось благополучно; и снова двинулись мы в путь и догнали свой совхоз. Я благодарила Господа за спасение; свое возвращение воспринимала как чудо.

В пути я заболела лихорадкой и думала уже, что пришел конец. Лежала я почти без сознания в крытой повозке одного из чабанов. Там были деревянные нары, конечно, никакого белья не было и в помине. Очень хотелось выпить горячей воды или чаю, но не было возможности, так как останавливаться было нельзя, немцы подходили все ближе. Наконец, кто-то сжалился, отару остановили, женщины развели костер и вскипятили воду. С каким наслаждением пила тогда я эту воду, она меня буквально спасла от смерти, и я до сего дня помню ее вкус и жар.

Вступили мы в необозримые калмыцкие степи, где на много километров нет воды. Изредка попадаются колодцы, очень глубокие. Для питья везли бочки с водой. Два дня шли овцы по жаре без воды, а на третий день, за километр или больше, животные сами почувствовали воду, и вдруг побежали,– все отары, тысячи голов. Мы пытались сдержать их, да где там! – ничего не получилось. Стоял сплошной гуд, рев от блеяния огромного количества животных. Добежав до озера, овцы начинали жадно и долго пить. Некоторые не вынесли и заболели, – пришлось прирезать их на питание.

Однажды обоз тронулся, но вижу вдали, что кто-то остался. Подойдя поближе, я увидела, что на дороге сидит на чемодане и плачет наша Фира с детьми. Я спросила, в чем дело, и Фира ответила, что ее выгнали с повозки. Я остановила движение и стала выяснять у чабанов, почему они ссадили женщину с детьми. Оказалось, что чабаны долго терпели, но спустя много дней возмутились: она с детьми только ест и ничего не делает, сидит на повозке и нагружает волов, когда тем надо отдохнуть. И сами чабаны из-за нее не могут передохнуть после тяжелой работы. К тому же ведет себя высокомерно: не просит, а требует для себя разных услуг, а сама не умеет ни готовить, ни стирать, вообще ничего не может. Поэтому пусть сама добирается, как сможет, а нам это надоело.
Увидев меня, Фира стала говорить, что она еврейка и если попадет в руки к немцам, то ее расстреляют, просила меня взять хотя бы детей, которые ехали с нами с самого начала. Я стала убеждать чабанов не делать этого, а дать женщине посильную работу. Предложила поставить ее управлять волами, которые везли бочку с водой. Нужно было идти рядом с ними и вести, а если очень устанешь, то сесть на повозку и говорить: «цоб, цобе», что значит повернуть вправо или влево,– и волы слушались. Мои спутники согласились, и все уладилось. На первой же станции по желанию Фиры, ее с детьми отправили поездом в тыл.

Когда шли по степи, я стирала свое белье в лужах и озерках. Прополощу и повешу на кусты или на свою двуколку, если мы двигались,– и очень чистое белье получалось. Солнышко все очищало безо всякого мыла и порошка.

Во время нашего исхода питались мы в основном мясом животных. Особенно трудно было без соли и без хлеба. Когда дошли до озера Баскунчак, то накололи кусков соли, каждый взял к себе в повозку, сколько смог, и теперь, когда готовили еду, могли посолить – соли нам хватило до конца пути.
Жили мы очень дружно, заботились друг о друге. Я старалась всех подбадривать, убеждать, что мы дойдем до цели и что обязательно победим врага. Общая беда сплачивала нас. Трудно было казаться веселой и бодрой, но я видела, что это так хорошо действовало на моих спутников. Многие удивлялись, почему я не плачу и как мне удается быть такой спокойной и веселой. Но я плакала тихо, так, чтобы никто не видел. Знали бы они, сколько слез я проливала, когда оставалась одна. А помогали мне Господь и Матерь Божия, это Их милость и любовь помогли нам дойти до цели.

В нескольких километрах от берегов Волги нам встретилось много раненых под Сталинградом солдат. Никакого транспорта не было. Шли они в сторону тыла группами по два, по три человека, взявшись под руки, поддерживая и помогая друг другу. Если солдат был с раненой ногой, его вели с двух сторон раненые в руку, или вообще безрукие, многие с обвязанными головами. Невозможно было без слез смотреть на них. Я никого из них не пропускала не накормив. Мы резали баранов, сразу же свежевали их, разводили костер и жарили мясо. Думаю, что многие из них помнят о нашем добре. Мне давали справки, что животных взяли на нужды Красной Армии и мы шли дальше. Особенно много раненых было, когда мы подходили к Волге. Днем и ночью, почти без передышки немецкие самолеты бомбили окрестности, так что не было ни единого целого дома,– все было сожжено и разрушено.

За все время пути мы не знали, где наши, а где немецкие войска, каково состояние фронта; мы просто гнали наше достояние – наших животных – в глубь России. И нам удалось к осени дойти до Волги. Сколько же километров мы прошли от Украины до Приуралья!

Наконец, мы у цели: на Аксайской переправе через Волгу. Сюда подошли уже несколько совхозов: масса скота и множество людей. Переправлялись на пароме, но он был совсем небольшим, и животных перевозили весь день. Сначала переправили на пароме крупный рогатый скот. На середине реки с парома упал теленочек и какое-то время плыл вслед за нами, но мы уже никак не могли его спасти. Никогда не забуду его взгляда: он плакал, как могут плакать только люди. И я тоже плакала, и такая жалость сжала сердце. Но что я могла сделать? К счастью, я не увидела, как он утонул. Но мне кажется, что когда я буду умирать, этот взгляд теленочка уйдет со мной…

Затем начали загонять на паром отары овец. Сходни узкие, погнали овец, а одна из них прыгнула в воду – вслед за ней стали прыгать и остальные. У овец такой характер, что если одна что-то сделает, то и остальные повторяют. Недаром есть выражение: «как стадо баранов». Сначала мы встали стеной, не пуская овец к воде, а они все равно лезут, прорываются и прыгают в воду,– около тридцати из них оказались в волжских водах. Нам ничего не оставалось делать, как тоже броситься в ледяную осеннюю воду, руками ловить и поднимать на паром обезумевших животных. Вокруг кричат, мол, скорее, скорее, немцы близко. Сколько мы промучились, это не описать. Когда эта тяжкая переправа была закончена, все буквально валились с ног от усталости, холода и голода. Решили развести костры прямо на берегу и заночевать. Но почему-то я точно знала, что нам нельзя оставаться здесь. У меня откуда-то появилась энергия, и я стала убеждать директора совхоза в том, что нужно отойти от Волги хотя бы на несколько километров. Часть отар осталась на берегу, но большинство, в том числе и все, кто шли со мной, двинулись вглубь степи от берега. Изможденные люди и слышать не хотели об этом, но я настояла, и хотя с обидами и недовольством, но мы все же прошли вместе с животными километров пять-шесть от переправы и остановились на ночлег.

Той же ночью стало очевидно для всех, что мы тем самым спаслись от верной гибели. Ночью немцы бомбили переправу и все побережье. Горели склады, дома, баржи; нефть разлилась по реке – и вспыхнула. Даже издали было видно огромное пламя, поднимавшееся к небу, как будто горела вся река. Из тех, кто остался на том берегу, мало кто уцелел, но нас Господь спас от гибели. А меня многие благодарили за то, что убедила их отойти от берега, несмотря на усталость.

На следующий день после переправы выпал первый снег. С каждым днем становилось все холоднее, а теплых вещей у меня не было. Спасал пуховый платок – единственная сохранившаяся до сих пор из моего гардероба вещь. (Когда я заболевал, мама всегда закутывала меня в этот платок. Если кто-то из приходивших в наш дом замерзал или заболевал, мама тотчас давала этот поистине чудодейственный платок. Он не только грел, но и целил от болезни (А.Т.).

СОВХОЗ «ПЕРЕЛЮБСКИЙ»

Наш исход завершился в Саратовской области. Направили нас в совхоз «Перелюбский». Директор совхоза потребовал от меня подробный отчет о соответствии количества голов скота с принесенными документами. Во время пути, я постоянно давала овец нашим солдатам для пищи, но предусмотрительно брала справки о том, что животные взяты на нужды Красной Армии. Это и спасло меня от суда, которым угрожали, если будет недостача животных. Я была счастлива, что нам удалось выполнить задание. Ведь благодаря этому переходу была спасена и сохранена для Родины ценнейшая порода тонкорунных овец.

Наконец мы в тылу. Не успели еще распределить всех животных по фермам, как сильно похолодало, и пошел обильный снег. Часть отары отделилась, и ее засыпало снегом так, что только на второй день нашли животных, откопали и загнали в кошару. Овцы сбились в кучу и плотно прижавшись друг к другу образовали как бы сугроб. Это и помогло животным перенести мороз. Началась первая в эвакуации зима, такая трудная, голодная и суровая.

Еще труднее было оттого, что я потеряла связь с мужем, думала уже, что его нет в живых. Писала родным в Тихвин, но безуспешно. А потом узнала, что там немцы. Но все же не потеряла любви, оптимизма, надежды. Это все Божия Матерь, это Она помогла мне пережить испытания. Мама сказала: «Оставляю вас на Тихвинскую Божию Матерь, Она будет вам Матерью, Заступницей и Покровительницей». Поэтому я не так сильно ощущала свое сиротство.

В центральной усадьбе совхоза меня не оставили, хотя я могла претендовать на должность зоотехника, ведь по тому поголовью, которое мы привели, обязательно нужен был специалист, тем более, что опыт работы у меня уже имелся. Но меня назначили простой работницей на отдаленную ферму, хотя я фактически постоянно исполняла там обязанности зоотехника помимо всех общих работ. Там был пустой коровник – большую часть приведенного нами скота разместили в нём, а те животные, которые не поместились, расположились под открытым небом вокруг него. Все чабаны, которые прибыли с поголовьем, эвакуировались с семьями. Поэтому когда мы пришли на место, они взяли по корове и по нескольку овец. Я не знала, куда меня отправят, и не взяла ничего, да и куда мне деть животных, когда у самой ничего не было. И потом, я была безответной, не могла за себя постоять или чего-то добиться. Но когда дело касалось животных, откуда только энергия и силы брались! – тогда я могла удивить даже видавших виды людей. Единственную мою просьбу директор выполнил: разрешил взять на ферму моего любимца Жемчуга.

Кроме овец на моей ферме было около ста голов коров, телят и волов. Дом, в котором поселилась вся бригада, находился в двух километрах от коровника. Жила я в комнате за занавеской, где обитали еще две семьи. Никакой помощи от совхоза не было, нам не давали ни хлеба, ни продуктов, ни топлива: выживайте сами, как хотите. Питались мы, естественно, мясом наших животных, счастье, что соль с собой привезли.

Только устроились по приезде в домике на ночлег, начался сильный буран. Кто бывал в степи, знает что это такое! Весь скот забился в коровник, несколько животных, в том числе и наши волы завалились между яслями и стеною и стали погибать. Если животное лежит на спине, то долго оно не выдерживает и погибает, а мы никак не могли подойти к ним. Темная зимняя ночь, электричества не было и в помине. Я заметалась, стала поднимать всех людей на помощь, даже дети прибежали. Стали вытаскивать овец из здания, а ветер все усиливается, метель крутит, животные кричат, мечутся. Кое-как удалось вытащить вожака стада, тогда остальных стало легче выводить. Наконец, удалось часть животных выгнать на улицу, завалившихся волов освободили, дали им место, где они могли стоять, а двух волов вытащили наружу; так как спасти их было уже невозможно, пришлось прирезать, чтобы не мучились; потом мы долго питались их мясом. Двери коровника закрыли, оставив там столько животных, сколько могли вместиться. Выгнанные на холод животные всю ночь хороводом кружили вокруг помещения, ища защиты. Было тяжело, больно, и горько.

Сразу явилась еще одна напасть: на овец постоянно нападали волки, было очень страшно, оружия у нас не было. Но ведь жалко животных, и мы их охраняли, как могли. Они смотрели на нас жалобными глазами, они плакали и ждали от нас помощи, и я не могла удерживать слезы.

Прежде всего, нужно найти корм для наших животных, иначе все они погибнут. Сено в скирдах мы обнаружили примерно в двух километрах от фермы, но его не на чем было возить. Тогда я предложила гнать скот к скирдам,– так мы и сделали. Еле-еле пробившись через снежные сугробы, брали из копен сено и клали кучами, а овцы и коровы распределялись у этих куч и ели. Затем погнали их обратно и на этот раз впустили в помещение столько животных, сколько поместилось, а остальных оставили в загоне. Задавленных на пути овец прирезали.

Стало ясно, что так животных не спасти, ни у нас, ни у них нет сил совершать ежедневно в лютую стужу этот путь. Тогда я попыталась притащить сено к ферме волами с помощью волокуши. Добрались мы до скирды, стали накладывать на волокушу сено, а оно уложено пластами, очень трудно вытащить. Как же мы мучились в тот день, со мной был тогда и мальчик Коля, лет пятнадцати. Я говорила ему, чтобы отдохнул, но он отвечал, что ему так жалко животных, и продолжал набрасывать сено. Отвезли мы волокушу, но что эта капля для нашего поголовья! И как смотреть в глаза животных, когда они голодают – это непереносимо! Ведь мы должны их кормить, сами же они не могут достать корм.

Заснуть я в эту ночь не могла; ранним утром в лютую стужу села верхом на своего коня и поехала к директору совхоза на центральную усадьбу. Седла не было, поэтому я постелила бурку. Замерзла ужасно, но ничего в тот раз не отморозила. Зашла к директору, в его кабинете стоял запах одеколона: он боялся бруцеллёза и дезинфицировал с помощью одеколона все, за что брался; кроме того, мыл руки кипяченой водой, кипятил белье. – Но странно, что не уберегся и заболел именно бруцеллёзом. (Бруцеллёз – инфекционная болезнь, передающаяся от животных к человеку, поражает нервную, сердечно-сосудистую систему и костно-суставной аппарат.) Поистине верно сказано: «Кто чего боится, то с тем и случится». А мы постоянно были с животными, но никто не заболел.

Я рассказала директору о нашем горестном положении, о том, что скот погибает. Тот ответил:
– Мы решим этот вопрос.
Но я не выдержала и сказала:
– Не «решим», а немедленно дайте мне трое или четверо саней для перевозки сена, и я никуда не уйду из кабинета, пока не получу их. Я не могу смотреть, как гибнут животные.
Тогда он вызвал главного зоотехника, и они, посовещавшись, всё организовали: достали волов, запрягли двое саней. Меня спросили:
– На чем же вы приехали в такую даль, да при таком морозе?
Я показала в окно: там стояла привязанный мною к столбу Жемчуг под буркой. Они поохали и сказали, что помогут найти седло. Возвратилась я к своим на санях, запряженных волами. Волов, доставивших сани, мы вернули обратно на Центральную, так как своих хватало. Теперь не надо было гнать животных в мороз за несколько километров к скирдам на кормление.

Поголовье было спасено. Как обрадовались все наши, когда я вернулась с санями. Запрягли волов и отправились за сеном, уложили первый воз, но по неопытности плохо закрепили и сено свалилось. Пришлось возвращаться. Потом уже все получалось хорошо.

Когда я возвращалась с очередным возом сена, сидя на самой его макушке, вдруг мне говорят:
– Вам письмо от мужа.
Я съехала с воза и чуть не убилась: ушиблась так, что не знаю, как выжила. Это была первая весточка от Аршака с начала войны. Он прислал с фронта письмо и немного денег. В совхозе нам ничего не платили, только иногда давали немного зерна. Жила я впроголодь. Меня жалел и подкармливал один старичок-баптист, очень светлый и добрый человек.

Той же зимой начался падеж скота. И снова нам приходилось прирезывать гибнущих животных, складывали их штабелями. Не было хлеба, но мяса ели до сыта. Потом из центральной усадьбы прислали по мешку муки и крупы.

Еще одно воспоминание о первой тяжкой зиме. На ферме был бездонный колодец, из которого поили скот. Над ним стояла металлическая поперечина с валом, через который была перекинута цепь. В конце цепи подвешена была большая кадушка, а с другого конца ее тащили два вола. Когда волы шли в одну сторону, цепь с кадушкой опускалась, а затем их направляли назад – кадушка, наполненная водой, поднималась. Затем кадушку надо было подхватывать и выливать в желоб, по которому вода стекала в корыто. Из него животные и пили воду. Кадушку эту я не могла даже пустую оторвать от земли, а приходилось много раз в день опрокидывать ее полной.

Занимались мы водопоем по очереди. Это была очень тяжелая, не женская работа, но выбирать не приходилось. Кадушка прикреплялась к цепи крючком, и вот если зазеваешься, то этот крючок выскакивал и, чтобы его снова надеть, надо было залезть на этот ворот-вал и, повиснув над бездной, вставить на место этот крючок. Когда я впервые начала водить волов взад и вперед, выливая воду, у меня почти сразу соскочил крючок. Чабан поправил его, но скоро тот снова соскочил. Второй раз он не согласился поправлять, сказав:
– Давай сама, я больше не полезу.

Что делать, пришлось забираться на металлическую перекладину, и медленно ползти по ней, пытаясь достать крючок. Даже сейчас, когда вспоминаю и рассказываю, мне страшно – вижу под собой эту бездну. Внизу была огромная черная квадратная яма, там была смерть. Стоило мне чуть-чуть потерять равновесие – и все, конец. Я приказала себе не смотреть вниз. Кое-как дотянулась до крючка, а сил не хватает, чтобы перекинуть его, ведь вся тяжесть цепи на нем. Я лежала на животе и просила Господа помочь мне, и каким-то чудом мне вдруг удалось зацепить, хотя у меня не могло хватить сил для этого. Я так обрадовалась, поняв, что Господь услышал меня, что даже страх пропал. Отползла назад и почти без чувств упала на ледяную землю от напряжения. Для меня это стало серьезным уроком: я стала очень внимательно и осторожно водить волов, и больше у меня цепь не соскакивала. Но все равно мне приходилось на животе тащить эту неподъемную кадушку с водой. Там я и заработала онкологическое заболевание, которое у меня обнаружили в двадцать пять лет, причем врачи сказали, что долго с такой болезнью я не проживу. И снова Господь судил совсем иначе, подарив мне такую долгую жизнь.

Печать