ЛЮБОВЬ ВОПЛОЩЕННАЯ (Книга первая. Глава первая)

В конце зимы меня перевели в центральную усадьбу на должность зоотехника. Периодически я выезжала, по очереди на все стоянки овец, как было принято говорить – «на кошары» (помещения для овец). Через некоторое время опять пришла беда. Приезжаю на кошару и узнаю, что овцы заболели оспой,– опаснейшей болезнью. Срочно отделили заболевших и сомнительных. Тушки положено сжигать. Но где там! Ни сил, ни возможностей. Мороз стоял минус двадцать градусов. Падших все же сожгли, а сомнительных прирезали, сняли шкурки, а тушки штабелем уложили на снегу, как поленницу, ничем не прикрывая. Мясо промерзло, и мы постепенно его съели. Люди выжили, были сыты до весны, а Господь сохранил от беды,– никто не заболел.

Для обслуживания ферм дали мне летнюю двухколесную повозку, хотя были уже морозы, в упряжке был, конечно же, мой верный Жемчуг. Саней пока не смогли подготовить.

Однажды рано утром поехала посмотреть отару в нескольких километрах от фермы, сделать пересчет овец, а к вечеру двинулась домой. Внезапно стемнело, поднялся сильный ветер, повалил снег, начался страшный буран. Лошадь шла с трудом, тащила повозку, колеса не вертелись, затем спустилась в балку, пересекающую местность, завязла в снегу и дальше не смогла двигаться, увязнув по грудь. Наверное, я сама виновата, потому что, потеряв дорогу, дергала вожжи в разные стороны, а лошадь слушалась. Опустив вожжи, я накрылась буркой (войлочной накидкой без рукавов) и решила ждать. В голове сверлила мысль: «Только бы не заснуть, иначе замерзну». И действительно, скоро стала засыпать. Но вдруг почувствовала, что лошадь, начала переступать ногами и поворачивать влево, понемногу двигаясь вперед и вверх. Отдыхала и снова продолжала карабкаться, переступать,– и вдруг я поняла, что она нашла дорогу, твердо стоит на снегу. Дальше лошадь шла сама. Оступится с дороги – снова вернется ногой на нее. Ехали мы долго. Я сидела, нахохлившись, не трогая вожжи, и дремала. Вдруг мой Жемчуг остановился. Подняла я голову и увидела, что лошадь уперлась головой в забор дома, в котором я жила. Какая радость! Дети чабанов и рабочих выбежали навстречу, взяли лошадь и отвели в конюшню, говорили, что все очень волновались за меня. Я находилась в полубессознательном состоянии; меня буквально внесли в дом, стали оттирать снегом, дали выпить водки с каким-то горячим настоем, после чего я уснула. Удивительно, но я ничего не отморозила и даже не простудилась несмотря на такое охлаждение. Так снова милость Божия сохранила меня, и спасителем моим уже не в первый раз стал верный Жемчуг. Поднявшись утром, я сразу обняла голову моего спасителя, который радостно заржал.

Потом мне сделали небольшие сани для запряжки с дугой для одной лошади. Работать стало намного легче. Весной пришлось пережить еще одно испытание. Началось половодье, низины постепенно наполнялись талой водой, дорога рушилась. На обратном пути с фермы, переезжая через балку по льду, лошадь провалилась всеми ногами под лед. Я быстро сбросила валенки, надела на ноги галоши, которые лежали в санях, выскочила на лед, покрытый водой, и распрягла лошадь. Как только она почувствовала свободу, выпрыгнула из ледяного плена в воду и поплыла по течению. Я схватилась за вожжи обеими руками и поплыла вместе с ней. Весенняя вода булькала, окружала нас со всех сторон. Я начала дергать вожжи, чтобы пристать к берегу, но с испуга направила коня не на тот берег. Жемчуг поднялся на берег, вытащив и меня, на ту же сторону. Снова по берегу дошли мы к месту переправы. Санки я с силой толкнула, и они сами переехали на противоположный берег. Теперь надо было перевести лошадь, а она боится.

Тогда я отвязала вожжу с одной стороны и получилась длинная веревка. Держа конец в руке, я осторожно перешла по льду, покрытому водой, на нужную сторону, и потянула за вожжи. Жемчуг упорно не хотел снова ступить на лед. Долго я пыталась перевести его на свою сторону, что-то говорила, просила, убеждала. Наконец мой конь решился и быстро-быстро преодолел этот ледяной мост. Запрягла я снова своего коня, села в сани, сняла мокрые чулки и галоши и сунула ноги в сухие валенки. А лошадь, без понукания, галопом полетела к дому. Там ее встретили мальчики-конюхи и перевели в теплую конюшню, обтерли, обсушили. Опять я была чудесно спасена от гибели.

Весной мне выдали удобное маленькое седло. Там, за Волгой, принято ездить в седле и женщинам. Некоторое время я осваивала езду и училась седлать коня. Мой Жемчуг легко принял седло и был очень послушен, только иногда спотыкался (это у него от времени эвакуации осталось), и приходилось быть всегда настороже, иначе я могла упасть. И снова меня выручал верный конь в трудных ситуациях. Однажды при переезде через разлившуюся по весне речку, сидя в седле, стала я смотреть на воду, и мне показалось, что сижу я неровно, наклонившись. Стала резко выправляться, нога выскользнула из стремени и я свалилась набок, седло поехало вместе со мной и получилось так, что я повисла вниз головой под лошадью, при этом голова погрузилась в воду: еще немного – и я могла захлебнуться. Жемчуг все это видел и умножил осторожность, шел очень медленно, поворачиваясь боком и пытаясь помочь мне освободить ногу. Наконец он остановился. С огромным трудом удалось мне подтянуться и освободить вторую ногу; я упала в воду, затем встала, поправила седло и снова уселась верхом. Жемчуг все это время спокойно стоял и дал мне возможность освободиться. А если бы конь побежал или испугался? Опять Господь спас меня.

Расставание с Жемчугом было для меня еще одним тяжелым испытанием. Я часто думала, и спрашивала у Господа, какова судьба животных после смерти. И я верю, что Господь по милости и любви Своей подарит нам с Жемчугом встречу там, в Царстве Света…

Работая на центральной усадьбе, я ужасно голодала. А сколько голодала после этого! Это так страшно, когда нет ни кусочка хлеба, и ты знаешь, что взять неоткуда, и никто не даст. Оставалось только умирать,– и я ждала, предав себя в волю Божию, и все-таки выжила. Невозможно объяснить, как после стольких бед, болезней, испытаний и голодовок я столько лет прожила на свете, дал ведь Господь долгую жизнь.
Денег в совхозе не платили. Давали немного хлеба по карточкам. Этот хлеб я возила с собой по фермам. Там рабочие сепарировали молоко, чтобы делать масло, а обратом (обезжиренным молоком) поили скот. И вот этот обрат с привезенным с собой хлебом поешь – и все! Жила я у хозяйки в доме, где она выделила мне койку, даже не угол, а одну кровать – место для ночлега. Никаких вещей у меня не было. Горячего ничего не готовила, поскольку не из чего было готовить. И все же как-то жила.

Как только я устроилась на новом месте, сразу написала письмо папе в Тихвин, просила сообщить о судьбе братьев и сестер и, если вдруг Аршак даст весточку с фронта, сообщить его адрес. Слава Богу, так и получилось. В совхоз «Перелюбский», куда меня занесла судьба, пришло письмо вначале от папы из Тихвина, а затем и от мужа из госпиталя, из города Кирова. Он был ранен в ногу (сквозная рана) и в голову и готовился к выписке с «полной отставкой по ранению». Вскоре я с великой радостью встретила его в своем углу у хозяйки. Папа получал весточки и от меня и от мужа (когда нам удавалось писать), и два раза связывал нас друг с другом, сообщая адреса. А мы тогда двигались в разные стороны: он – на запад, а я – на восток.

Сохранилось всего одно письмо мужа к папе. Сберегла его младшая сестра Тоня и подарила мне. Вот его текст:
«Дорогой папа и сестренка Валюша.
Я дал бесчисленное количество телеграмм и писал письма, но никакого ответа от Вас не получил. Мнe известно, что в Тихвине были немцы, но я написал по адресу Вали. Но все (зачеркнуто цензурой)… Я начал свою карьеру в Запорожье ч/з Павлоград и последние 2 месяца был в (зачеркнуто цензурой), а теперь опять нахожусь в действующей армии. Мне очень трудно, у меня почти из родных никого нет. Трое братьев в армии и места их не знаю. Каждый день думаю о моей бедной жене, последнее письмо от нее получил 3 августа. Не знаю, где находится она, никаким способом не могу узнать ее адрес, хотя бы послать денег или аттестат.

От Вас очень прошу, если можете, сообщите ее адрес. Я 10-15 дней буду находиться здесь, т.е. уеду в командировку и вернусь сюда. Пишите о нашем братишке Саше и Мише, где они. Я должен мстить за все разрушения, которое причиняют немецкие мерзавцы. Я видел, т.е. свидетель неслыханных зверств, которые (зачеркнуто цензурой) на Украине. Я жив и здоров. Я своей жизни дешево не отдам. С приветом. Целую крепко-крепко. Ваш Аршак. Извините, очень спешил, ждет машина.
Адрес:
Полевая почтовая станция 30 до востребования
Аракелян Аршак Арутюнович. 11/11 – 42 г.

Аршак писал с фронта при первой же возможности, и я бережно хранила эти письма. Но когда муж вернулся с фронта, попросил меня сжечь их, и я не смогла ослушаться – исполнила его желание, хотя очень жалела и до сих пор сожалею об этом. То был удивительный документ военного времени, как бы фронтовой дневник, в котором очень ярко отразилась любовь моего мужа к своей родине и ко мне.

Конечно, я очень волновалась о судьбе Аршака и любимых моих братьев, маленькой сестренки и папы, постоянно молилась о них. Не было там ни церкви, ни Евангелия, ни молитвослова. Молилась я своими словами. Очень беспокоилась о своих любимых тихвинцах, я ведь хотя с опозданием, но узнала, что там были немцы. О том, как пережила военное время наша семья в Тихвине, рассказала младшая моя сестричка Тонечка.

***

Из воспоминаний Антонины Сергеевны Орловой (Трофимовой) о времени войны и немецкой оккупации. (Антонина Сергеевна – младшая сестра Марии Сергеевны Трофимовой.)

День 22 июня 1941 года был ясным и солнечным. Запомнился он мне, как никакой другой. Дети играли на Московской улице: прыгали со скакалкой. Я досчитала до сорока и вдруг выбежала из дома мама моей подружки и закричала:
– Началась война!
Мы почему-то сразу побежали на площадь, там встретили нашу учительницу и пошли с ней к военкомату.
Моя лучшая подружка Аня эвакуировалась с семьей и радостно сообщила мне:
– А мы поедем на поезде!
Для нас это была диковинка, мне еще не приходилось тогда ни разу ездить на поезде.

Школу сразу закрыли и началась эвакуация. В сентябре мы не учились. Папа сказал:
– Нечего тебе болтаться целый год,– и отправил меня в деревню Новое Село: там жила мама жены брата Михаила. В этом селе была школа.
Папа велел быстро собираться, так как фашисты приближались. Я собрала свои вещи и помню, что положила в котомку толстую книгу о героях-челюскинцах. Бабушка меня потом ругала за это. Школа находилась в Вяльгине, ходили мы пешком по берегу реки Паши, потом нас перевозили на лодке. Зима в первый год войны была очень холодная и ранняя. Уже в ноябре мы на санках уезжали.

В ноябре 1941 года немцы захватили Тихвин. Многие жители бежали из Тихвина, дошли до Труфанова. Но папа собрал всех жителей своего квартала и увел в лес, каждый взял с собой, что мог. Папа очень любил природу и все лесные места и болота под Тихвином знал прекрасно, всё обошел и объездил на велосипеде еще смолоду. Он довел людей до Молчановского кордона; там был дом лесника, в котором и поселилось несколько семей. Однажды на них налетела немецкая разведка, но враги очень спешили и буквально проехали мимо.

Беженцы – в основном женщины и дети – поселились в двухэтажном брошенном доме в глубине леса. И вдруг застрекотал мотоцикл: немцы! А в доме прятали нашего раненого солдата. Его немедленно выпустили через задний вход, и он ушел в лес. Когда немцы подъехали ближе, достали автоматы и начали обстреливать дом длинными очередями: били по стеклам, по первому и второму этажу. В одной из комнат стояла молодая женщина с ребенком, и пуля попала в ее дитя и убила его. Она закричала: «Фашисты, убийцы!» Окружающие стали успокаивать ее; ведь ребенка не вернешь, а нас всех могут перестрелять.

Расстреляв магазины своих автоматов, немцы вошли в дом и стали спрашивать:
– Wer ist Soldat? (т. е. «Кто солдат?»).
Отец был в белом овчином полушубке и немец, схватив его за воротник, потащил за собой. Но папа сумел как-то убедить немца, что слишком стар для солдата и его отпустили. Страху натерпелись, конечно. После этого решили укрыться среди болот – там заранее были выкопаны землянки с бревенчатыми накатами. Их готовили еще до прихода немцев на всякий случай. Кроме того, тихвинцы рыли окопы, строили оборонительные линии. Немцы находились в Тихвине недолго, но людей погубили много, даже в Тихвинском соборе пытали и расстреливали подозреваемых.

Иногда посылали к Тихвину мальчика в разведку. И вот он сообщил однажды, что немцев отогнали. Когда их выбили из города, морозы были страшные – до сорока градусов. Весь табор сразу двинулся домой: Даже маленькие дети чувствовали всеобщую радость и шли пешком, не просясь на руки. Дошли благополучно. Крыша нашего дома была снесена, украли бочки с капустой, но остальное хозяйство было в порядке.

Во многих сохранившихся от разрушений зданиях города устроили военные госпиталя. Мы, школьники, постоянно ходили в них, помогая ухаживать за ранеными. Под нашим попечением находился госпиталь, расположенный в бывшем Введенском монастыре.

Дежурили обычно целый день. В мои обязанности входило поить раненых и больных горячим чаем, а вернее – просто кипятком. Наберу полный чайник кипятка и бегом в свою палату. А раненых много, и лежат они не только в палатах (бывших кельях), но и в коридорах на двухэтажных нарах. Пока несу чайник, солдаты просят, чтобы налила им в кружки. Дойду до двери палаты, а кипятка уже нет. Возвращаюсь и снова набираю – так по многу раз приходилось бегать, пока не напоишь всех.

По просьбам раненых мы читали и писали им письма от родных и отвечали на них, так как много было таких, кто не мог сам этого сделать. По окончании смены мы шли в перевязочную, чтобы катать бинты. Перед нами ставили огромные тазы с постиранными бинтами, и мы их скручивали в трубочки. Кроме того, мы часто устраивали концерты: читали стихи, пели песни, разыгрывали сценки. Нам горячо аплодировали.

Когда мы вернулись в Тихвин, папа заболел. Все близкие думали, что у него с сердцем плохо. Он соблюдал строгую диету, я даже носила ему обед на работу. Но оказалось, что у него рак пищевода. Положили его в больницу и в декабре 1943 года сделали операцию. Меня послали в больницу с теплым молоком для папы. Больница тогда находилась в здании бывшего Духовного училища возле монастыря. Мне вернули это молоко, сказав, что больной умер после операции, не приходя в сознание.

Я поплакала и вернулась в дом. Пригласили священника, который отпел его, и всю ночь над телом усопшего читали Псалтирь. Похоронили папу на городском кладбище. Папа просил перед смертью:
– Похороните к маме.

Папу и похоронили рядом с его мамой Каллисфенией. Похороны организовал Леноблторг, где папа работал с 1918 года и до самой кончины. Со склада пришла лошадь с телегой, на которой отвезли гроб с телом на кладбище. Военные выкопали яму с огромным трудом: земля было промерзшая и не поддавалась. Венков было очень много: папу уважали и любили, так как он много помогал людям.

Сестре Вале послали телеграмму, но она не успела приехать к похоронам. А Марии не сообщили совсем, и она узнала о смерти папы уже после окончания войны».

СЕМЬЯ

Расскажу теперь, что помнится о моих любимых братьях и сестре.

БРАТ АЛЕКСАНДР

Старший брат Александр учился в тихвинской мужской гимназии. В праздничные дни он обязательно бывал на службах в городском храме и помогал в алтаре: надевал стихарь, выносил свечу, разжигал и подавал кадило священнослужителям. Мама очень гордилась этим, вернее, радовалась за сына, что он рос верующим. По окончании учебы, уже в советское время, брат поступил в Лесной техникум, находившийся недалеко от Тихвина в поселке Березовик. Там он изучал лесное хозяйство, охотоведение, научился прекрасно стрелять из ружья. Иногда к нам в дом приходили все мальчики из его группы. Мама угощала их традиционным нашим домашним блюдом – картошкой с грибной подливкой, домашними солениями, пирогами, поила чаем. Мама очень любила кормить гостей, радовалась, когда хорошо и с аппетитом ели ее кушанья. Один из учащихся очень хорошо рисовал, однажды он быстро набросал портреты всех друзей, затем сложил листки гармошкой и подарил Саше. Долго эти листки хранились у нас. Помню, под портретом Саши было написано: «Саша Троша» (то есть Трофимов). На чердаке нашла я как-то Сашины тетрадки по рисованию. Было много рисунков, пейзажей и под ними оценка учителя: «Превосходно» и «пять с плюсом». Он был очень талантливым человеком. Часто брат участвовал в любительских спектаклях, особенно удавались ему комические роли. Он выходил на сцену, еще не сказав ни одного слова, а зал уже смеется.
По окончании техникума направили его работать в леспромхоз. Родители собрали для него вещи, одежду, и папа на последние деньги купил и подарил ему хорошее ружье. Всё уложили в большую корзину (и даже ружье), сдали в багаж, но нашу корзину украли на вокзале. Вещей не нашли и стоимость их не оплатили. Горько было всем. Пришлось Саше ехать на место работы без вещей, в чем был одет.
В 1927 году брат женился на Вере Савельевой, девушке необыкновенной красоты. Мама не благословила этот брак, видно, Господь открыл ей, что не сложится у них жизнь. Однако Саша не послушался и женился; родилась у них дочь. Вскоре выяснилось, что Вера больна эпилепсией. Во время одного из приступов она упала при переходе через рельсы, и колесами поезда ей отрезало руки. Пришлось поместить ее в инвалидный дом. Дочку воспитывали бабушка с дедушкой – родители Веры. Когда моя мама была еще жива, Вера приходила к нам, пила чай, мама ее очень жалела.

Потом брат женился во второй раз на Веронике,– жили они в селе Колчаново Волховского района, родился у них сын Сережа, и ждали уже второго ребенка, но началась Великая Отечественная война. Дочь Елена родилась в 1941 году, когда Саша был на фронте. Брат сразу получил офицерское звание и начал готовить снайперов для Ленинградского фронта, так как был великолепным стрелком. Пережил голод, холод,– вражеская пуля настигла его во время выезда на фронт с учениками. Схоронили его у подножья Пулковской горы в индивидуальной могиле (так написали его друзья). Позднее брат Миша ездил в Петербург, но могилы не нашел.

БРАТ МИХАИЛ

Второй мой брат Михаил родился 3 января 1914 года. По окончании школы поступил в железнодорожный техникум. Но в общежитии произошла драка, и его исключили. Вернувшись в Тихвин, он стал работать шофером в магазине – возил товар. Однажды была в доме неприятность из-за растраты в магазине. У нас описали имущество, но закончилось все благополучно. Еще до войны Михаил женился и жил в нашем доме.

Михаил участвовал в боях в Финскую войну, а потом и в Отечественную, был шофером. Вернулся по окончании войны домой. Но супруга упрекнула Мишу в том, что он не может дать ей того, что давал бывший в его отсутствие любовник. Брат от обиды, снял со стены ружье и выстрелил себе в грудь. Кровь фонтаном полилась из раны. Жена испугалась, срочно вызвала врача, положили его в больницу. Пуля попала не в сердце, а в легкие. По выздоровлении он собрал рюкзак с личными вещами и ушел из отцовского дома, где жил с женой. Устроился он на работу в леспромхоз,– где ему дали автомашину-электростанцию. Куда приедет, там включают электроприборы, показывают кинокартины. Но тут постигла его новая беда. Не выключив мотор, он начал что-то ремонтировать, и нога соскользнула в шестеренки. Подбежавшие механики с трудом выключили двигатель. Михаила отвезли в больнице, где пришлось отнять ему ногу. После этого он продолжал трудиться в леспромхозе, встретил хорошую девушку по имени Фаина, она продавала продукты на плотах. Они поженились и жили очень счастливо, родилась у них дочь. Казалось, наконец, наступило доброе, прекрасное время. Но едва дочери исполнилось четыре года, как Миша скоропостижно скончался. Похоронили его на Тихвинском кладбище около церкви в одной могиле с мамой.

СЕСТРА ВАЛЕНТИНА

Младшая моя сестричка Валентина родилась в праздник Преображения Господня 19 августа 1919 года. По окончании школы (той же № 1, в которой училась и я) поступила в лесной техникум в Березовике. Закончив его, получила распределение в Конево. Там она познакомилась с Алексеем Мироновым, который там работал бухгалтером. Молодые люди полюбили друг друга и поженились. Потом началось строительство Беломоро-Балтийского канала и Конево затопили. Валя с мужем переехала в город Белозерск Вологодской области, где ее муж стал главным бухгалтером местного леспромхоза.
Была она веселой, кроткой, чудесной хозяйкой; мама обучила ее всему. Родила четверых детей: Сергея (он по окончании института стал бухгалтером леспромхоза), Людмилу (она тоже окончила институт и стала преподавателем физики и математики в школе), Александра (после окончания института работал на Череповецком комбинате) и Татьяну (она вышла замуж и уехала в Иваново).

АРШАК*

* Мария Сергеевна сохранила воспоминания мужа о своем детстве, написав на них такие слова, обращенные к сыну: «Саша, это папины записки о детстве, их очень мало, и писал он когда уже ослеп. Можно кое-что расшифровать». С этих записок и начнем рассказ о нём.

«Село Сейсулан, в котором я родился, находится в равнинной части Нагорного Карабаха, среди азербайджанских сел. В период Первой мировой войны началась турецкая резня – целые армянские села сжигали, уничтожали поголовно всех жителей от грудных младенцев до стариков. Живыми оставляли только тех, кто принимал ислам. Очень немногие смогли спастись от резни, всего несколько деревень: Гай-кент, Багум-Саров, Ассангад и другие.
Местные азербайджанские богатеи и религиозные фанатики тайно вооружились и договорились ночью, чтобы окружить наше село, поголовно уничтожить его жителей и ограбить их имущество. Среди местных мусульман-азербайджанцев нашлись добрые люди и предупредили. Погрузив детей и животных, часть жителей направились накануне резни в райцентр Мардакерт. Здесь собирались люди из многих армянских сел, которым угрожала смертельная опасность, они собирались оказать сопротивление. Эти оставленные села тотчас заселяли азербайджанцы.
У родителей моих Арутюна и Шахбаз было четверо сыновей, я был самым младшим. Мой старший брат погиб на фронте, сражаясь с русскими войсками против турок. Второй брат и бабушка, а также многие другие родственники погибли от турецко-азербайджанской резни. Это было страшное время. Одни готовились к смерти. Другие устраивали тайники, закапывали ценности в землю, укладывали в колодцы ковры, посуду и другие вещи, потом зарывали и тщательно маскировали. Говорили, что если кто-то останется в живых, то возьмет эти ценности. Многие соседи прятали свои вещи вместе. Я был маленьким, но все равно хорошо помню эти разговоры и состояние страха и ожидания беды.
Но беда пришла неожиданно. Отец и мать уехали из села раньше, а мы с братьями и бабушкой оставались дома, так как еще не было известий о готовящемся нападении. В тот день я с братом Асцатуром находился в горах, где мы пасли стадо коз – своих и наших соседей. Обычно вечером к нам приезжал на ишаке кто-то из села, забирал надоенное молоко и приносил хлеб, а мы оставались пасти животных. Но вечером никто не пришел, не было никого и весь следующий день. Хлеб у нас кончился, мы пили молоко прямо из-под коз, и на третий день решили возвратиться в село.
То, что я увидел там, до сих пор стоит в глазах, ничего страшнее этого я не видел, даже пройдя через войну, ранения и смерти многих однополчан. Всех, кто оставался в селе, фанатики не только убивали, но и надругались над трупами. Мы с братом увидели растерзанные, изрезанные тела наших сельчан, среди них были мой старший брат и бабушка. Мы не знали, что делать, куда бежать, и пошли в соседнее село. К счастью первым нас увидел не насильник и убийца, а сельский школьный учитель. Он сказал нам:
– Как вы здесь оказались, вас же убьют! – и спрятал нас в погребе, где мы находились около двух недель, пока не прекратились волнения. Ночью он выпустил нас, указал дорогу, сказав, чтобы мы днем прятались и шли только в ночное время.
Мы нашли оставшихся в живых родных, но смогли вернуться в родное село не сразу. Только в 1918 году Турция потерпела поражение в войне, и турецкие войска ушли с армянской земли Карабаха. А в 1920 году была установлена советская власть, и наша семья вернулась на пепелище. После этого Сталин присоединил земли Нагорного Карабаха, с самой далекой древности населенные армянами, к Азербайджану, отчего моим землякам пришлось пережить столько страданий и насилий.

Мне было всего шесть лет, когда умерла моя мать из-за отсутствия элементарной медицинской помощи. У нее под глазом появился ячмень. Местные знахари сказали, что это рак и начали свое «лечение»: поймали в горах черепаху, закололи ее, вынули внутренности и положили их на ячмень. При этом сказали, что нужно сделать это несколько раз и рак отступит. Так и сделали, но в результате этого лечения она и умерла.
Село наше состояло из пятидесяти дворов, жили очень бедно, не хватало хлеба до нового урожая, отсутствовала медицинская служба, в селе не было школы. Когда по почте приходило в село письмо, никто не мог прочесть. Обычно такие письма возили в райцентр Мардакерт и там кто-то прочитывал, и пересказывал его содержимое…»*.
* К сожалению, на этом воспоминания отца заканчиваются. Очень жаль, что нет их продолжения, но все же Мария Сергеевна по памяти записала кое-что из его рассказов и мы приводим то, что она оставила в рукописях (А.Т.).

***

Мой муж Аршак родился в селе Сейсулан Нагорного Карабаха в 1909 году (хотя в паспорте неверно указан 1912 год). Когда ему исполнилось четыре года, мама его Шахбаз умерла. Отец его женился на женщине, которая никогда не имела детей. Аршаку и его брату Асцатуру (он был на два года старше) пришлось жить с мачехой. Спали они в сарае, и однажды ночью теленок изжевал часть одеяла, которым укрывались дети. Мачеха, увидев это, сильно рассердилась, побила их и привязала к яслям веревкой.

Дети с трудом развязали узел и ушли в соседнее село к бабушке (маме Шахбаз). Та сама жила не в собственном доме, а у детей, и потому не могла оставить внуков у себя и на следующее утро привела их обратно домой. Зашла в комнату к Арутюну – зятю своему, и долго с ним о чем-то говорила. После этого мачеха никогда их не обижала.

Все дети села Сейсулан учились, а Аршака домашние не отпускали в школу. Рано утром давали ему чурек и посылали пасти скотину. Так продолжалось долго. Мимо пастбища иногда проходил учитель из соседнего азербайджанского села. Он заметил мальчика и предложил ходить к нему в школу. Пока Аршак находился в школе, за скотом присматривал его друг,– так посоветовал сделать учитель.
Учитель выдал мальчику учебники и сказал:
– Паси животных и читай книги.

Скоро Аршак стал в школе одним из первых учеников: за два года окончил четырехклассный курс. С радостью сообщил он домашним, что занятия в школе идут успешно, но те решили, что учение ему ни к чему, и сожгли подаренные учебники.

Горько было мальчику остаться без любимых книг, а просить снова было стыдно, и он перестал ходить в школу. Учитель, добрый и славный человек, пришел к нему сам и, узнав в чем дело, дал другие учебники, и посоветовал не носить их домой, а оставлять в копнах сена. Когда приезжала инспекция, учитель обязательно вызывал к доске Аршака, и тот блестяще отвечал на все вопросы, заданные инспекторами, так что учитель получал прекрасные отзывы о своем преподавании. В селе Аршака называли «муллой», так как он учился в азербайджанской школе.

Печать