Совесть
Человеку дана способность различать добро и зло. Эта способность называется совесть.
Совесть означает этимологически – «совместная весть», «знание, полученное совместно с кем-то». Совесть – это «голос Божий» в душе человека, духовно-нравственный стержень, предохраняющий его от разложения и гибели. Если человек, несмотря на обличения и указания совести продолжает служить злу, то голос ее ослабевает, а затем может совсем исчезнуть. Тогда личность теряет всякую духовно-нравственную ориентацию и заболевает.
Существование совести – житейский факт. Научное обращение к нему произошло в духовно-ориентированной практической психологии. Диалогический подход к человеку как субъекту общения позволил понять духовные причины, лежащие в основе душевных страданий лиц, обращающихся за помощью к психотерапевту:
«Опыт диалогического консультирования подтверждает реальность духовного Я, обращаясь к которому мы находим с собеседником выход из казалось бы неразрешимых жизненных ситуаций, превращая страдание безысходное в страдание, открывающее перспективу духовного преображения человека. Так духовное Я проявляется как реальный феномен». (Флоренская Т. А. Диалог в практической психологии. Автореферат монографии… докт. психол. наук. М., 1993. С. 22–23.)
В человеке объединяются начала мира видимого и невидимого. В нем призваны синтезироваться все три состава: телесный, душевный и духовный. Лишь в редчайшие мгновения могут происходить такие синтезы у людей. В традиции гуманистической психологии они носят название «высших переживаний». Maslow отмечал: «Практически каждый испытывает высшие переживания, но не каждый знает об этом». (А. Маслоу. Самоактуализация. В кн. «Психология личности. Тексты», М., 1982. С. 114.) Современные исследователи задаются вопросом о возможности внутреннего единства человека и связывают это с единством в нем социального и природного, отмечая, что великая тайна столь уникальной целостности во многом остается еще неразгаданной.
В жизни людей огромное значение имеет состояние сгармонизированности, внутреннего покоя, мира душевного, обретаемого в возвращении к матери его плоти – природе. Она с детства учит его жалости и состраданию, пробуждает совесть.
Каждый человек имеет свой опыт личного общения с природой, с какими-то отдельными явлениями в ней, которые особенно близки сердцу. К собственному опыту добавляется то, как осмысливали эту тему наши предки: далекие и близкие. Утраченное равновесие человека с природой восстанавливают в своем творчестве писатели и поэты. Особенно часто вспоминаются ныне строки, принадлежащие Ф. И. Тютчеву:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
Русская литература
Удивительная литература, «святая» (по словам Томаса Манна). Созданными ею образами уже несколько десятилетий поддерживается человеческое в человеке не только в России, но в других странах и народах. По действенности ее можно сравнить, пожалуй, с великой западноевропейской музыкой. В живых образах (словесных, музыкальных) они сохранили свидетельства о духовной одаренности человека. Наташа Ростова, Андрей Болконский, Пушкинская Татьяна – разве они для нас не живые лица?
Отечественная психология способна сказать свое особое слово, потому что в ее основании лежит удивительная и непресекаемая культурная традиция воплощения слова или, как говорит С. С. Аверинцев, «вера в вещественность, субстанциальность слова». (С. С.Аверинцев. Славянское слово и традиция эллинизма. «Вопросы литературы», 1976, №11. С. 161.)
От великой русской литературы наследовалось внимание к слову. «Серебряным веком» просияла отечественная культура в канун революции, когда перед грядущими «судными» испытаниями, казалось, стремились процвести все ветви ее древа: наука, искусство, литература. Это древо стало таким могучим, что и обрубленное, с подрытыми корнями, оно еще долго приносило удивительные плоды. (П. Гуревич и В. Махлин в своей статье о М. Бахтине цитируют выдержку из японского журнала: «Если бы нам удалось соединить современную технологию с русской культурой 20-х годов, ни одна страна не смогла бы угнаться за нами».)
Хотя подрублены были и «корни», и живые люди, но идеи – сказанные, опубликованные, даже просто обдуманные, не уходят из живого вещества ноосферы, или, как это явление в своем письме к В. И. Вернадскому называет священник Павел Флоренский,– «пневматосферы», т. е. сферы духа. Значение работ, мыслей, личности отца Павла Флоренского превосходит границы отдельной науки. Его называют «последним русским энциклопедистом, Платоном и Леонардо поздней осени русского религиозного ренессанса», «писателем, психологом и педагогом». Сам он свое мировоззрение определял как «конкретный идеализм». Ныне его работы помогают вернуть душу в науку о душе.
Неожиданный (пока) для психологии поворот мысли, саму логику привлечения материала исследования и принципы его анализа нам подсказали недавно опубликованные работы отца Павла Флоренского. Прежде всего, это мысль о связи между культом и культурой.
Будучи сам православным священником, отец Павел Флоренский предупреждал, что культура относится к культу как ствол и ветви к питающему их корню. Недолго могут зеленеть ствол и ветви, оторвавшись от своих корней. Полное искоренение культа завершилось бы гибелью отечественной культуры.
Вторая мысль, основанная на работах отца Павла Флоренского, касается преемственности, родства культур Эллады и России. В статье «Троице-Сергиева Лавра и Россия», написанной в 1919 году, он говорил: «Не о внешнем, а потому поверхностно-случайном, подражании античности идет речь, даже не об исторических воздействиях, впрочем, бесспорных и многочисленных, а о самом духе культуры, о том веянии музыки ее, которое уподобить можно сходству родового склада, включительно иногда до мельчайших своеобразностей и до интонации и тембра голоса, которые могут быть у членов фамилии и при отсутствии поражающего глаз внешнего сходства»
Третье основание работы – символология отца Павла Флоренского.
В последнее время в психологии вновь возрос интерес к символическому языку мифов, сказок. Наше обращение к символологии о. Павла Флоренского вызвано жизненной необходимостью разобраться в себе и своей науке.
Как отмечает Б. С. Братусь, трагическая изолированность психологии от родной святоотеческой мысли обусловлена всей историей секуляризации культуры России:
«Необходима поэтому не терапия симптомов, адаптация к наличному и т. п., а терапия движения, пути. Последняя же возможна из теологических представлений только при наличии живого образа должного пути, с которым будет установлена ЛИЧНАЯ ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ (одно из толкований термина «религия»: от «лигас» – связь, «ре» – обратная), когда будет выбрано, принято, уверовано – КТО есть истина, в отличие от холодно-рационального ЧТО есть истина, не дающего силы (обратной личной связи) для преодоления сносящего течения жизни». (Братусь Б. С. Опыт обоснования гуманитарной психологии. «Вопросы психологии», 1990, №6. С. 14.)
Невозможно сразу вдруг изменить воззрение на мир – мировоззрение. Его надо, как говорили прежде, выстрадать. Но можно обратиться к целостной картине мира, как смог ее увидеть человек, свои православные убеждения выстрадавший в буквальном смысле слова, приняв мученическую кончину после четырех лет заключения в сталинских лагерях.
Протоиерей Сергий Булгаков вспоминал об отце Павле Флоренском:
«Не умею передать словами то чувство Родины, России, великой и могучей в судьбах своих, при всех грехах и падениях, но и в испытаниях своей избранности, как оно жило в отце Павле. И, разумеется, это было не случайно, что он не выехал за границу, где могла, конечно, ожидать его блестящая научная будущность и, вероятно, мировая слава, которая для него вообще, кажется, не существовала. Конечно, он знал, что может его ожидать, не мог не знать, слишком неумолимо говорили об этом судьбы Родины… Можно сказать, что жизнь ему как бы предлагала выбор между Соловками и Парижем, но он выбрал… Родину, хотя это были и Соловки, он восхотел до конца разделить судьбу со своим народом. Отец Павел органически не мог и не хотел стать эмигрантом в смысле вольного или невольного отрыва от Родины, и сам он и судьба его есть слава и величие России, хотя вместе с тем и величайшее ее преступление». (Игумен Андроник (Трубачев). Предисловие к книге: Священник Павел Флоренский. «Детям моим…». М., 1992. С. 9.)
В наше время все больше осознается значимость мировоззрения о. Павла Флоренского. Теперь приходит понимание справедливости предупреждения мыслителя и ученого, сложившегося при сопряжении культур (европейской и народной, светской и церковной) о гибельности бездуховного пути, на котором культ человека, не ограниченного в деятельности и правах высшими, надчеловеческими духовными ценностями, неизбежно приводит в области искусства – к культу оторванного от жизни знания, в области хозяйства – к культу хищничества, в области политики – к культу личности.
Игумен Андроник (Трубачев) отмечает:
«В то время, когда отец Павел начал писать об этом, казалось невероятным, что уже XX век приведет культуру, да и все человечество к возможности самоуничтожения. И лишь спустя пятьдесят лет после кончины Флоренского, когда культура вновь обратилась к истокам и родникам подлинной духовности, мы убеждаемся, что он был прав… На самом деле трагична не только судьба Флоренского, трагично время, в которое он жил, трагична культура, которая оказалась неспособной приять в себя священника и ученого».
Союз между наукой и осмысленным культом был восстановлен трудами отца Павла Флоренского. И теперь, спустя десятилетия, его наследие приходит к нам сохраненным и опубликованным словом. В работе «Иконостас» (1922 г.) отец Павел Флоренский писал:
«Тут, как и в других вопросах метафизики, исходною точкою для нас послужит конечно то, что мы уже знаем о нас самих. Да, жизнь нашей собственной души дает опорную точку для суждения об этой границе соприкосновения двух миров, ибо и в нас самих жизнь в видимом чередуется с жизнью в невидимом, и тем самым бывают времена – пусть короткие, пусть чрезвычайно стянутые, иногда даже до атома времени,– когда оба мира соприкасаются, и нами созерцается самое это соприкосновение. В нас самих покров зримого мгновения разрывается и сквозь него, еще сознаваемого разрыва, веет незримое нездешнее дуновение: тот и другой мир растворяются друг в друге, и жизнь наша приходит в сплошное струение, вроде того, когда подымается над жаром горячий воздух». (Священник Павел Флоренский. Иконостас. «Богословские Труды», сборник, М., 1972. С. 83.)
Добавьте комментарий