18 июля 2018 года исполняется 40 дней со дня кончины старца архимандрита Гермогена (в схиме Тихона). Предлагаем вниманию читателей воспоминания отца Гермогена о своей жизни, составленные из текстов интервью и бесед старца.
***
СЕМЬЯ. МАЛАЯ РОДИНА
«Меня спрашивают, почему я ношу татарскую фамилию. Но только я чисто русский, потому что татарская фамилия заканчивается на «ин» – Муртазин, а окончание «ов» – это русские. У меня все русские: и папа, и мама, в роду у нас не было татар, и веру православную из рода в род хранили. Но и среди татар могли быть люди с фамилией Волков, например. Все смешалось в Советском Союзе.
Район, где я родился, называется Ново-Шешминский,– там река такая есть Шешма, она впадает в Каму, а недалеко от нас город Чистополь. Возникали такие поселения, как наше, со времен царя Ивана Грозного, когда он завоевал Татарию и, чтобы держать завоеванные земли под контролем, переселял целые русские селения в пустынные татарские земли. Наших предков переселили из Смоленска, наши корни оттуда. И центральная улица в Ново-Шешминске называлась Свободка, где жили служилые люди, освобожденные от податей. Другая улица называлась Попушкина – там пушки стояли, третья – Мишеней, где стояли мишени, прицеливались, стреляли в них.
Военная слобода.
Вокруг этого района было еще несколько деревень: Екатериновка – где стоял Екатерининский полк, Михайловка – Михайловский полк… Они и не давали ходу смутам. Теперь этот район называется Чистопольским. Чистое поле было.
Родители мои: Иван Федорович и Дарья Матвеевна, оба 1911 года рождения. В семье было трое детей. Старшая сестра Анастасия, 1933 года рождения; младший брат Борис, 1936 года рождения (сейчас иеродиакон Никон). До нашего поколения в роду не было священнослужителей, а нас с братом, иеродиаконом Никоном, Господь уже призвал Ему послужить. Отец Никон сейчас живет на Карповке*, поет, читает, служит. И сестра наша, монахиня Сергия (Анастасия, 1933 года рождения)**, живет здесь, в Снетогорском ионастыре. И мама у нас тоже в монашестве доживала – монахиня Магдалина***.
* Тогда, подворье Пюхтицкого монастыря в Санкт-Петербурге.
** (Монахиня Сергия, умерла в 2008 г.)
*** Незадолго до смерти, в 1991 году, мама отца Гермогена, тогда уже инокиня Васса, приняла монашеский постриг с именем Магдалина. Дивны дела Господни: обычно отмоленное дитя становится монахом; но отец батюшки Гермогена, Иван Федорович, отмоленное дитя, имел семью. Господь забрал его в войну молодым, тридцатилетним. И вся его семья – и трое детей, и жена – становятся монахами!
Сызмальства бабушка и мама воспитывали всех детей в православной вере. Бабушка Марфа Васильевна, мать отца, была очень набожна. Она жила с нами. У нее было много детей, но все они умирали в младенчестве. Когда родился Иоанн, мой папа, бабушка пошла в храм, к чудотворной иконе Божией Матери «Скоропослушница», заказала водосвятный молебен и окропила младенца. И Бог его сохранил.
Крещен я был в младенчестве – в храме Святой Троицы,– как старшие говорили. С детства я знал наизусть “Отче наш”, “Богородицу”, “Верую”, некоторые псалмы – 50-й, 90-й.
Семья наша была среднего достатка. Мы не вступали ни в партию, ни в колхоз, ни в совхоз, были единоличниками. Была у нас лошадь, но в коллективизацию ее отобрали. Папа наш работал трактористом. В 1941 году в первые дни войны его призвали на фронт. Мне было тогда шесть лет, я помню, как он уходил, я провожал его, держась за руку, до околицы. Папа погиб во время Великой Отечественной войны. Последнее письмо от него пришло из Торопца, Тверской области.
Стали мы жить одни. Мама была малограмотная, но воцерковленная, с хорошим голосом; она пела на клиросе. Потом церковь закрыли. Мама работала уполномоченным по сбору налогов, потом лесником, потом завхозом в больнице. Я всегда ей помогал и был, таким образом, всегда «на народе». Освоил все эти работы – выдача леса, например. Лошадь, коровы – все это я умел. С детства привык к труду. За пять километров ходил в школу, закончил 7 классов; потом еще два года учился. 10 классов тогда мало кто заканчивал.
Когда мама работала лесником, то в доме нашем часто собирались люди для совместной молитвы. Я бегал и собирал народ.
Потом я сам стал работать – на почте вторым агентом. Потом армия; служил два года в Баку, в зенитной артиллерии. Был сержантом, у меня есть много наград за службу. Когда меня призвали в армию, я не снимал и там креста.
В мое отсутствие мама дом наш продала и перебралась в ближайший город Чистополь,– дело в том, что только там оставалась одна на всю округу открытая церковь. Мама там уже успела познакомиться с монашками одного из закрытых монастырей,– в свое время они даже помогали по бытовым нуждам окружению Патриарха Сергия (Страгородского), эвакуированного с сослужащими во время войны в Ульяновск.
Помню, что демобилизовался я на Покров Божией Матери, и вот возвращаюсь – и попал в такую среду: старенькие монашечки, одна-две, и моя мама – единственная у них при храме певчая. Церковь была рядом теперь, и все они вместе стали меня учить петь, читать за богослужением. Домик наша семья купила на паях с монашками. И когда я вернулся из армии, то монашки стали говорить со мной о поступлении в Духовную семинарию. Я узнал, что есть восемь семинарий, которые во время войны открылись. Мне дали адрес, я написал в Ставропольскую и Саратовскую семинарии. В Ставропольской семинарии сказали: «Уже поздно», а из Саратовской написали: «Можете приезжать, сдать экзамены и нагнать пройденный материал». Я с удовольствием подготовил всю программу для поступления: надо было бегло читать по-церковнославянски, знать Закон Божий, петь, знать тропари наизусть. Кроме того, написал сочинение на тему о жертвоприношении Авраама – всё сдал и поступил: мне несложно было сдать экзамены и даже нагнать некоторое упущенное время занятий, так как я не вовремя подал документы.
САРАТОВСКАЯ ДУХОВНАЯ СЕМИНАРИЯ (1957–1960)
В Саратовской Семинарии я учился с 1957 по 1960 годы. Экзамены сдавал с Божией помощью на четверки-пятерки*, а летом домой приезжал: также при храме прислуживал, по дому матери помогал. Устроился я в Саратовский Троицкий Собор иподиаконом у Владыки Вениамина (Федченкова), его потом в Богом Зданных Псково-Печерских пещерах захоронили. Он тогда из Риги приехал. Был я доверенным лицом по хозяйству: у нас было пять общежитий. Был помощником эконома. Вот так я иподиаконствовал, регентовал, и пошла жизнь своим чередом.
* В аттестате, полученном 25-летним священником Александром Муртазовым по окончании Саратовской Духовной семинарии в 1960 году, «четверки» встречаются только в цикле языковых дисциплин, да по катехизису. Все остальное «отлично». Семинаристы изучали Священное писание; пять языков (церковно-славянский, русский, греческий, латынь, английский); цикл богословских дисциплин (основное, нравственное, догматическое, сравнительное богословия); историко-церковный цикл (общая история Церкви, история Русской Церкви, секто- и расколоведение); пастырский цикл (литургика, устав, гомилетика); проходили храмовую практику. Изучали и Конституцию СССР. В Академии сюда добавляются: древнееврейский язык; стилистика русского языка; логика. Историко-церковный цикл дополняется курсом истории греко-восточных и славянских церквей, а также курсом истории западных исповеданий. Пастырский цикл – пастырским богословием и каноническим правом. В Академии изучается также патрология (с агиографией) и церковная археология. Так основательно готовит Церковь своих чад к пастырской деятельности.
Преподаватели в Саратовской семинарии в те годы (конец 50-х) были хорошие, «старинные». Многие стали архиереями: митрополит Иоанн (Вендланд); горьковский Владыка Николай, он был у нас инспектором; Ивановский Владыка Феодосий. Владыка Феодосий славился у нас в семинарии как яркий проповедник. Он ранее жил в Чернигове, со старцем Лаврентием, ныне канонизированным. В войну его контузило под Курском. Положили его в гроб, закопали. И в гробу он очнулся и взмолился: «Господи, если Ты оставишь мне жизнь, я посвящу себя Тебе!» А ребятишки собирали в лесу патроны после боя. Краешек портянки торчал из под прибитой крышки гроба, и был виден среди холмика могильного. Дети и потянули за этот краешек. Чудо! Дети позвали стариков, и те его раскопали. Как Лазаря четырехдневного. Закончил Духовную Академию в Питере. Жена и дети от него отказались.
Потом ректор велел сан принимать. Мои опекуны – отец протоиерей Иоанн (он в Чистополе жил, помогал и материально, и советом) и блаженная Анна Михайловна, прозорливая, как Ксения Блаженная, была – оба умерли в один год. И вопрос с женитьбой я решал один. Жена была певчей церковного хора. Повенчались. Еще в семинарии меня рукоположили в 1959 году в диакона. Закончил семинарию, и мне назначили приход. В священники рукоположили в Саратове, митрополит Саратовский и Вольский Палладий рукополагал. Это было в 1961 году. После окончания семинарии я вернулся домой и два года служил на приходе в городе Мамадыш там же, в Татарстане (1961–62 годы).
Вскоре начались семейные несогласия. Тяжелые. Все старцы: почаевский старец Кукша, отец Сампсон (с ним я знаком был с 1963 года), отец Тихон Агриков, прозорливый, – благословили разойтись. А потом поехал в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру в Московскую духовную академию поступать. Старцы сказали, что по окончании учебы надо оставить жену и поступить в монастырь».
МОСКОВСКАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ (1962–1965)
Пока я учился в Академии, ездил в Псково-Печерский монастырь и нес послушание, там и познакомился с моим духовным отцом Сампсоном (Сиверсом). Он меня вёл духовно. Отец Алипий тогда был наместником, и старцы многие были живы, и Валаамские, вот только преподобного Симеона (Желнина) уже не застал. Я в Печорах в 1962 году оказался, а он в 1960 году ко Господу отошел. Знал и старца Никиту, человека святой жизни. А еще ездил я в Пюхтицу, там такой отец Петр Серегин был.
Тогда я ездил хлопотать за отца Сампсона, так как имел «ход» к Святейшему Патриарху Алексию I (Симанскому). Келейник Святейшего был отцом нашего классного наставника в Академии, отца Алексия. Святейший и благословил отца Сампсона жить в Москве и помог его устройству там. В Печорах тогда жили Валаамские старцы: отец Михаил, отец Николай, архимандрит Пимен с Кавказских гор, отец Савва. У наместника Алипия все собрались…
***
В Московской Духовной Академии Лавре отец Александр учился с 1962 по 1965 годы. Был однокурсником будущего Псковского Владыки Евсевия. Профессора, преподававшие в Московской Духовной Академии, были людьми высокой образованности и духовной культуры. Несмотря на прошедшие с тех пор 40 лет, батюшка всех их помнит и с любовью о них рассказывает:
«Отец протоиерей Константин (Ружицкий). Он после войны до самой своей смерти в 1960 году был ректором Академии. После него ректорами были епископы. Он был профессором, преподавал нравственное богословие. Сделал много выпусков. Это был “старинный человек” (по словам отца Гермогена), родом из Киева. С ним произошла удивительная история в войну. Кто-то показал немцам, что он якобы имеет связь с партизанами. Немцы схватили его, увезли в комендатуру, а оттуда – далеко в лес и оставили там. Он никуда не побежал, а сел на поваленное дерево и стал молиться. А немцы оставили засаду, и, если бы он побежал, они убили бы его. Но он молился, предавая жизнь свою в руки Божии. Немцы вернулись, забрали его с этого дерева, вывезли из леса и отпустили.
Профессор Старокадомский, Михаил Агафангелович. Богослов. Геолог. Больших знаний человек. Он старался научить студента. Если ответ на экзамене был слабым, знания неполными, то он восполнял их тут же, во время экзамена. Ему не оценку важно было поставить, а чтобы студент знал.
Профессор Георгиевский. Преподавал Устав Православной Церкви; литургику. «Чтоб знать это,– говорил он,– надо жить в Церкви, жить жизнью Церкви».
Отец архимандрит Тихон Агриков. Читал Пастырское богословие. Был святой, прозорливый старец, очень популярный в Лавре, образец жертвенной любви.
Догматическое богословие преподавал профессор Сарычев (в иноках Василий). Был он строго требователен. Заочники трепетали перед экзаменом по этому предмету. Однажды он шел по коридору, и они, не заметив его, говорили: «Когда этот сухарь умрет, то его никто и не помянет». С тех пор он переменил свое обращение со студентами, стал много мягче. Скончался уже в 2000 году.
Профессор истории Шабатин. Читал Историю Русской Церкви, общую Историю Церкви.
Профессор Талызин читал каноническое право. Читал по памяти. И ежегодно повторял из слова в слово. Мы проверяли. Так характер человека соответствует читаемому предмету».
Мы приводим здесь, для истории, заключительный лист диплома отца Александра об окончании Московской Духовной Академии, где хорошо видны подписи почти всех преподавателей, о которых он рассказывает.
Дипломное сочинение на звание кандидата богословия он писал на тему: «Пастырское служение Святителя Гермогена, Патриарха Московского». Его имя отец Александр получит при монашеском постриге в 1978 году.
ПЮХТИЦКИЙ МОНАСТЫРЬ (1965–1992)
«После Академии назначили меня в Эстонию. За это время родные переехали в Печоры, и в летнее время я там отдыхал. Отец Алипий нам тогда помог, и мы купили маленький домик в Печорах, около монастыря. Мама приехала и все мои сродники. Я думал, что закончу Академию и устроюсь где-нибудь в Печорах, на приходе. Ничего себе не искал. А учебный комитет Академии мне назначил в Эстонскую епархию, Владыка Алексий просил двух священников. Вот мой товарищ, с кем мы поехали в Эстонию, отец Виктор в Таллине служит до сих пор. А назначили меня в Пюхтицкий монастырь помощником отцу Петру. И с 1965 года почти тридцать лет я служил в Свято-Успенском Пюхтицком монастыре. Сначала служил с отцом Петром, лет десять, потом он ушел за штат. И духовником монастыря пришлось быть мне. Монастырь большой – тогда почти сто сестер было, сейчас сто семьдесят.
В Пюхтице я прожил без малого 30 лет, с 1965 по 1992 год. Служили вместе с отцом Петром Серегиным. Служба была ежедневная. Исповедовали, я – старушек, а он – монашествующих моего возраста. Когда отец Петр ушел за штат, я служил один. Был и духовником, и благочинным, имел 12 приходов. Монастырей тогда было мало, и люди ехали к нам в большом количестве. Не было ни одной епархии, которой бы мы не знали через паломников. Пюхтицы – Печоры – Рижская пустынька – Вильнюс (Свято-Духов монастырь) – Киев (Флоровский монастырь) – Одесса (Успенский монастырь) – Троице-Сергиева Лавра. Вот круг, по которому шло движение паломников.
Это очень специфичное служение в женском монастыре. Как в Священном Писании: надо быть Неопалимой купиной, чтоб гореть и не сгорать. Или Иерихонской стеной быть, непробиваемой. Владыка Роман говорил: «В женском монастыре одна большая игуменья, и сто маленьких». Их надо всех изучить, и каждой знать «рецепт». Еще же и служба ведется, и требы: панихиды, молебны, крестины. А монастырей всего по Союзу было восемь, и ехали в эти годы в Пюхтицы. В монастырь люди приехали – должны сказать все, что у них наболело, в своем приходе не всегда могут выговориться. Всех надо выслушать. И вот мы оказываемся в таком круге. Трудно мне было на какие-то вопросы ответить, я посылал их к отцам в Печерский монастырь. И отец Сампсон мне помогал как молитвенно, так и советами во всех моих служениях.
Монастырь принимал зарубежные делегации. Архиереем Эстонским был с 1961 года будущий Святейший Патриарх Алексий II. Он сохранил монастырь и сделал его “показательным”.
Там же, в женском монастыре, меня будущий Святейший Патриарх Алексий II и постриг 17 марта 1978 года*. Нарек в честь святителя Гермогена, Патриарха Московского,– дело в том, что я о пастырском служении Святителя писал кандидатскую диссертацию в Московской духовной академии. Задолго до пострига мой духовный отец иеросхимонах Сампсон благословил меня иконой священномученика патриарха Гермогена с врезанными в него частицами мантии святого Патриарха и его гроба. А принимал от пострига отец Иоанн Крестьянкин, который после смерти отца Сампсона стал моим духовником. Постриг был торжественный: мужчину постригали в женском монастыре.
* То был день памяти преподобномученика Иоасафа Снетогорского, в обители которого отец Гермоген будет духовником, но батюшка этого святого тогда еще не знал.
У нас были три партии: партия матушки игуменьи Ангелины (еще при ней было, до Варвары), вторая – отца Петра, а третья – нейтральная. Мне батюшка Самсон сказал: ты будь беспартийным, не вступай ни в какие партии. Я так и в политическом смысле всегда держался: не был ни пионером, ни комсомольцем, ни в партии. И здесь мне были все одинаковы. А когда отец Петр ушел за штат, затем скончался, то эти партии объединились в одну, и мне пришлось всех окормлять. С матушками мы жили дружно. Матушка Варвара деятельная: монастырь был провинциальный, а сейчас все перестроено, отопление, всем обеспечены. Как Ватикан. Своя земля, свой скотный двор, свои пастбища, своя мельница, все свое. Могут существовать автономно, независимо. А жизнь так шла, что всего не передашь, каждый день был новым.
Мы обеспечивали службу, служение сестер, всех приходящих паломников. Мне, когда начинал служить в Пюхтицах, наставления духовник давал: никогда, ни с кем, ни в каких закуточках не говорите, все должно быть прилюдно, открыто и чтобы тебя все видели. И я вел все беседы в храме. Никого не приглашал в келью, потому что келья священника – для молитвы. Со мной и мама жила, инвалид, и бабушка старенькая была у меня – мать Гавриила, и брат – инвалид первой группы. Я видел, как отец Петр себя вел, и от него взял навыки. Учел и недостатки, и старался держаться, как положено, с Божией помощью, чтоб никто пальцем не показывал. Были сложности, всех не перечесть. Архиерей приезжает на праздники к нам, и при каждом приезде уже был готов букет объяснений, жалоб, кто «за», кто «против».
До нас, до отца Петра, лет пятнадцать, священники держались один год – три, или женятся, или их посадят, страшные периоды были. Не заканчивалось по-доброму священническое служение, какое-то пятно оставалось.
Все хорошо было и в бытовом, и в духовном, но было и тяжеловато. Народу много, паломники. Я был еще и Наровским благочинным, у меня было тринадцать приходов, тоже было сложно. Я там сильно заболел, болел язвой.
Вот так мы и подвизались, трудились, испытаний всяких было много. Но, благодаря молитвам батюшки отца Сампсона и его советам, я смог как-то выдержать среди рифов и подводных течений, которые там были в монастыре. Все было очень непросто. А потом стали границы меняться…
При мне там, в Пюхтице, ставили игумению Варвару (Трофимову)*. Она была более деятельной, чем предыдущая матушка Ангелина (Афанасьева). Матушка Варвара восстановила монастырь, подняла его на новый уровень. Раньше он провинциальный был, а потом сам стал центром притяжения. К тому же они полностью всем себя обеспечили: свой скотный двор, свои пастбища, своя мельница, свои угодья. Матушка Варвара была очень хорошим, кроме всего прочего, и администратором. Мы ее «митрополитом» называли. Святейший Патриарх Алексий II ее очень уважал, сам и поставил на это игуменское служение.
* 3 января 1968 года указом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия I (Симанского) монахиня Варвара (Валентина Алексеевна Трофимова) была назначена настоятельницей Пюхтицкой обители. А 18 января, в канун праздника Богоявления, Высокопреосвященный архиепископ Таллиннский и Эстонский Алексий (ныне Святейший Патриарх Московский и всея Руси), в Таллиннском Александро-Невском соборе возвел монахиню Варвару в сан игумении, а на следующий день,19 января, в Пюхтицах вручил ей игуменский жезл. В Москве в Свято-Троице-Сергиевой Лавре Святейший возложил на неё наперсный крест. Новая игумения стала третьей строительницей обители.
За месяц до смерти матушки Варвары я к ней приехал, исповедовал ее, очень глубоко тогда поисповедовались, она многое вспоминала, а что не вспомнила, я ей какие-то грехи подсказал, она признала, дальше стала каяться,– очень глубокая исповедь была! Я ей прочитал разрешительную молитву, причастил ее. А потом через месяц она отошла ко Господу.
В ПЕЧОРАХ (1992–1994)
Когда стали отделяться прибалтийские республики, то я не захотел жить в чужой стране и принимать их гражданство. Да. Я понимал, что люди ко мне будут часто обращаться и волноваться, как им относиться к паспортам, кодам, а я не могу лгать, могу объяснить, как есть, а это будет против начальства, дойдет до их Департамента, что живет такой-то анти…. И я заранее все обдумал, благословился. Тогда у меня был духовным отцом Иоанн (Крестьянкин). Мы всё обсудили и решили, что мне надо оставить монастырь.
С Божией помощью я уехал из Пюхтицкого монастыря по благословению архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Просто уже становилось понятно, какая там жизнь в Эстонии при современной демократии начнется… К тому же я там сильно заболел. Нагрузка у меня все-таки была огромной: кроме монастырских послушаний, я еще и Наровским благочинным был, за мною тринадцать приходов числилось, пока все объедешь, везде всё уладишь, – сложно было. Так что меня потом в Печорах врачи еле выходили. Язва у меня случилась от переживаний,– и дважды. Много крови потерял, чуть ли не вся вытекла. Меня в Печорах хирург Георгий Васильевич выхаживал. И мне уже было не потянуть.
Отец Иоанн Крестьянкин и Святейший благословили переехать в Печоры. Я хотел подумать, отдохнуть, был свой дом в Печорах, родные там жили. Думал, что уйду на пенсию. И Святейший мне дал широкую дорогу, говорил, иди в любой монастырь, где захочешь устроиться, потом мне скажешь – где. Мы со Святейшим в хороших отношениях всегда были, я один из его домашних людей, окормлял его сестер обслуживающих, по-братски мы с ним были. Но никакой власти не хотелось, всего уже было достаточно – я был митрофорный архимандрит. С 1992 по 1993 годы служил в Печорах вторым священником в Варваринской церкви с отцом Евгением, помогал, чем мог.
А потом приехал наш правящий архиерей Владыка Евсевий (Саввин) в Епархию на зимнего Серафима Саровского в 1994 году*, и говорит: «Надо помогать, отец Гермоген, Снетогорскому монастырю». Опять женский… А я был знаком еще по Ельцу с Владыкой, и с игуменией матушкой Людмилой (Ваниной). И на зимнего Серафима Саровского Владыка назначил меня сюда. Так что куда отправил меня архиерей, туда я и поехал.
* В этот день, по воспоминаниям инокини Арсении, в Снетогорском монастыре было чудо с иконой прп. Серафима – она “оживала”
СНЕТОГОРСКИЙ МОНАСТЫРЬ (1994–2018)
У меня по Пюхтицам знакомых было много, и я стал привлекать, чтобы помогали. Машины купили, автобусик, трактор, то коровку, то еще чего. Стали строить, и так одно за другим, до сих пор строим. Недавно пожар был, кельи сгорели, отстраиваемся, ходим, просим. И приходиться мне не только духовно вести людей, но и все время думать, где достать копейку: гостиницу достраиваем, скотный двор. Сестер у нас семьдесят, много стареньких.
Когда меня в 1994 году приняли в Снетогорский монастырь, он весь был разрушен. Здесь воинская часть была, дом отдыха, детский санаторий и т. д. А от святыни живого места не оставалось…
Так как при советской власти мало было открытых монастырей, то люди ездили по тем, которые были открыты, и я знал многих верующих. Все эти знакомства для восстановления Снетогорского монастыря мне и пригодились. Тогда транспорт был дешевый, люди при первой возможности на беседу ехали, а я никому не отказывал. Так что и они потом рады были помочь. Я так прямо и обращался:
– Давай помогай!
Ты тем-то, ты тем, другому еще про что-то иное скажу… Так потихоньку-потихоньку стали восстанавливать, что-то строить; коровку, машину приобрели,– так с Божией помощью все и удалось.
***
Когда еще был жив старец Кукша, он называл меня архиереем. Отец Сампсон то же говорил. И отец Евгений (Тростин) тоже эти слова сказал, и блаженная Анна Михайловна, и Владыка Зиновий (Тбилиси). Но перед смертью отец Сампсон сказал, что “за годы службы в монастыре Господь уже другой путь тебе избрал”. Характер мой изменился. Я потерял властность почти совершенно, предпочитаю “согрешить в сторону мягкости, чем в сторону строгости”.
***
ПОЗДРАВЛЕНИЕ АРХИМАНДРИТУ О. ГЕРМОГЕНУ С ДНЕМ АНГЕЛА (25 МАЯ 2005 г.)
Монах в безвестности живет,
О нем никто не знает,
Быть высоко и на виду
Ему не подобает.
Но есть особая судьба
В монашестве старинном,
Как нужен опытный вожак
Для стаи журавлиной.
Тысячеверстный перелет
Со стаей совершая,
Он в перелете том свой род
И племя сохраняет.
Прошла гроза; в родном саду
Деревья поломала,
Монашеских немало гнезд
Ветрами разметала.
Но судьбы тайные людей
У Господа сокрыты,
Для будущих монастырей
Взросли архимандриты.
Нашлись ему учителя
И дома, и в столице
И древний славный монастырь,
Что ныне за границей.
Когда ж на Снятной из руин
Был монастырь восставлен,
Он на вершине той скалы
Как светоч был поставлен.
Монахов множество теперь
На свет тот прилетает
И в вечность тайный перелет
Отсюда совершает.
Бьет о подножие скалы
Волна людского моря
И возвращается назад,
Свое утишив горе.
Днесь ткет для Родины Господь
Ткань жизни правой, новой.
И пастыри монастырей –
Для ткани той основа.
Дай, Боже, крепости ему!
И, преклонив колена,
О том же молим ныне мы
Святого Гермогена.
Отца духовного земляк
И присный покровитель!
Своей молитвой сохраняй
Ты Снятную обитель.
Как древле ты Россию спас
Святейшим твердым словом,
Так укрепи ты слабых нас
В служении суровом.
О нашем пастыре моли
Небесную Царицу,
И пусть служение его
На много лет продлится!
МНОГАЯ ЛЕТА!
***
ВОСПОМИНАНИЯ БРАТА СХИАРХИМАНДРИТА ГЕРМОГЕНА ИЕРОДИКОНА НИКОНА (МУРТАЗОВА)
В память о новопреставленном архимандрите Гермогене (Муртазове), в схиме Тихоне, публикуем рассказ его родного брата – иеродиакона Никона. Отец Никон рассказывает о детстве, о матери и о монахинях, рядом с которыми ему довелось жить, вспоминает и старшего брата Александра – будущего архимандрита Гермогена (в схиме Тихона).
«На высоком берегу многоводной реки Камы стоит старинный городок Чистополь. Несколько лет назад, гуляя по его тенистым чистым улочкам, забрел я на тихое старое городское кладбище. Вдруг вспомнился рассказ о том, как в далеком тысяча девятьсот двадцать пятом году группа молодых вандалов совершила налет на кладбище: были опрокинуты и разбиты многие надгробные памятники и кресты местных «буржуев», «врагов народа». Невредим остался единственный мраморный ангел, величаво возвышающийся над могильными холмиками, – немой свидетель еще одной страницы русской истории. И у меня сами собой сложились строчки:
Меж кустов сирени, среди мрачных плит
Ангел белоснежный много лет стоит…
Надпись на цоколе гласила, что здесь покоится прах купца Маклакова, много полезного сделавшего для города. Конечно, преступную руку погромщика удержала красота ангела, а не чувство благодарности соотечественнику. Ведь рядом были разгромлены могилы купцов Кирпичниковых и купца Калинина, построившего кладбищенскую церковь в честь Казанской иконы Божией Матери. Вот куда в основном шли капиталы русских купцов, православных не только по Крещению, а по жизни и духу. Они строили больницы и школы, приюты и богадельни, гостиницы для странников и бесплатные столовые, храмы и часовни.
Отдельно от всех, как в скиту за высоким забором, приютились несколько скромных могил. Здесь покоятся сестры Чистопольского женского монастыря, закрытого в 1928 году. С некоторыми из них мне довелось общаться, а с двумя старицами даже жить одной семьей: так пожелала моя мать, когда брат Александр служил в армии, а я был на длительном лечении в санатории. Шел тогда 1954 год.
Звали сестер Анна Михайловна и Феодосия Павловна. Одна пела в церковном хоре, другая служила алтарницей. Какие это были добрые, кристальной чистоты люди, перенесшие столько испытаний – скитания, допросы, унижения, оскорбления и насмешки безбожной толпы! Всегда с именем Божиим на устах проводили они дни в труде и молитве. Никакого стяжания земного они не имели, кроме стяжания Святого Духа. Жили бедно, только в воскресные дни, ради праздника, позволяли себе добавить в постный суп сырое яйцо. Но Анна Михайловна всегда говорила: «Беден только бес, а мы все богатые с Господом Иисусом Христом».
В церкви денег почти не давали, и сестрам приходилось негласно подрабатывать надомным трудом. Наша небольшая, с низким потолком комнатка на всю неделю до воскресенья превращалась в швейную мастерскую. Сестры стегали детские ватные одеяла. Для этого они ставили посреди комнаты на стулья пялы, на которые нашивали материал. Потом укладывали ровным слоем вату и сверху снова закрывали материалом, пришивая его по сторонам к пялам. Затем поверх одеяла накладывали плотную бумагу с выбитым рисунком цветка или узора, натирали мешочком с мелом, и узор отпечатывался на одеяле. День и ночь старицы и моя мама сидели за этой изнурительной для рук и глаз работой, прошивая рисунок узора. В неделю изготавливали по два одеяла. Длилось это несколько лет. Но сестры не унывали: тихо пели духовные канты, читали Иисусову молитву, вели беседы о последних временах, ссылаясь на Святое Евангелие, и я не помню случая, когда бы они ссорились между собой.
Вечерние молитвы всегда читала Анна Михайловна. Молитвы она знала наизусть, поэтому свет выключался. Но и в лунном свете я видел, как на некоторых словах молитв у Анны Михайловны из-под очков текли слезы, а голос дрожал. Все соседи любили монашек; даже те, кого боялась и сторонилась вся улица, приветливо молча им кланялись.
Духовные сестры во Христе разделили наш семейный крест. Когда мой брат Александр пришел из армии, Анна Михайловна стала заниматься с ним, чтобы подготовить к поступлению в семинарию. И хотя на дворе был уже октябрь, и учебный год начался, брат по заступничеству Матери Божией поступил в Саратовскую духовную семинарию. Немало и я со своей болезнью и непослушанием причинил им забот.
В комнате сестер было много икон, но отдельно на стене висел большой портрет отца Иоанна Кронштадтского, писанный одной монахиней. Святого Иоанна Кронштадтского особо почитали монахини и послушницы Чистопольского женского монастыря, а у Анны Михайловны даже была его книга «Моя жизнь во Христе». И еще особо хранила она последнее письмо своей покойной игумении Есфири, которую с любовью вспоминала как родную мать. После кончины старицы Анны это письмо бережно храню я. Вот его содержание:
«Мир Вам и Божие благословение, дорогие мои духовные чадца, вверенные мне Богом. Прошу у всех прощения. Простите меня, и я прощаю моих чад и еще раз прошу помолиться за меня. Вам всем известно, где я жила. Отшельницей от вас была. И много, много за это время мне пришлось переживать. Да, дорогие мои чадца, помните, где вы положили начало молитвам и чтобы вам предстать перед Господом непостыдно. Храните себя от всякого зла. Я довольна была теми дочками, которые сохранили девство, молоденькие вышли из святой обители – Нюра и Рая, Груня да и много претерпевшая Леночка, пережившая всякие скорби. Да и всех прошу: не забывайте Храм Божий и посещайте его, да и то бы я вас просила не нарушать посты. Они Богом установлены. Еще прошу вас, не оставьте меня в своих молитвах. Я, может, не заслужила, но прошу помолиться обо мне. Имейте Псалтири, поминайте меня, и да будет на всех Божие благословение. Игумения Эсфирь. Леночка, дорогая, это завещание мое прочитай всем сестрам».
Сколько искренней простоты и доброты в этих строках покойной игумении! Сколько утешения получали от этого письма оставшиеся сиротами сестры. Сколько тепла несло оно в их сердца, и они с миром и благодатным благословением одна за другой уходили из этого скорбного мира. А Нюра, о которой упоминается в письме, и есть наша Анна Михайловна.
В последние годы своей жизни Анна Михайловна тяжело болела. Белокровие и другие немощи свели ее в могилу. А незадолго до кончины настоятель чистопольской церкви архимандрит Сильвестр постриг ее в мантию с наречением нового имени – Ангелина. Она умерла накануне праздника Вознесения Господня. Хороший знак, и хочется верить, что Господь вознес ее чистую, смиренную душу в Свой Небесный чертог.
Она всех жалела и любила – людей, животных, птиц, и когда мать Ангелину хоронили, голуби стайкой провожали ее гроб до могилы, отдавая последнюю благодарную дань своей кормилице. В доброй памяти знавших ее она будет жить как образ служения Богу в истине, чистоте и целомудрии. Вечная ей память!
Добавьте комментарий